— Андрей, я ухожу, —
где-то за спиной холодные интонации.
Он не обратил внимания.
Смотрел в окно. Большое, в пол. И что видел там за ним. Ничего. Просто стоял. Застегивал
пуговицы на манжете. Рубашки. Белой. Кипенно-белой. Маленькие
чертовки никак не хотели попадать в
тугие петли. Девственные петли. Ещё раз надавил большим пальцем. Настойчиво. И
пуговичка проскочила. Усмехнулся. Поддалась.
Не сомневался. Он никогда в себе не сомневался.
— Андрей, — его имя
рядом, — ты меня слышишь, — ладошка с длинными пальчиками, на плечо. Мнет
идеально отглаженную ткань. Он морщится. Рука быстро исчезает.
— Да, слышу, —
поворачивает голову.
Она уже в пальто.
Волосы убраны в хвост. Идеально зачесанные светлые пряди стянуты резинкой в
тон. В тон волосам. В тон пальто. В тон всего того, что окружает её и его. Белый. Молочно-белый.
Цвет топленого молока. С вкраплениями. Черного. Да, черного. В идеальном
интерьере их квартиры. Его квартиры. Её дизайном. Но что-то выделяется из всего
этого идеального цвета. Губы. Пухлые. Неестественно
пухлые губы. Резонируют окружение ярко-красным. Всегда. Яркие красные на фоне
белого.
— Андрей, — сдержанно.
Пряча раздражение. Но
он улавливает его. Кривит уголок рта. Она не хочет нарушать идеальность.
Окружающую их идеальность.
— Я прекрасно слышал
тебя и впервые раз, — отворачивается к окну. За ним та же белая
идеальность. Но другая. Она словно…
— Если слышал,
перестань игнорировать меня, — нотки раздражения все же нарушают её
идеальность.
Он готов рассмеяться. Огласить
идеальность квартиры. Неидеальным смехом. Да что там смехом. Хочется заржать.
Во весь голос. Но он не делает этого. Почему? Её слова отвлекают.
— Не опоздай,
пожалуйста, вечером. В девять мы должны быть в клубе, значит выехать, придется раньше восьми с учетом
праздничных пробок, —голос выровнялся, — Все, я пошла, — холодное прикосновение
губ к идеально выбритой щеке. — До вечера, — каблучки эхом по ламинату, к
входным дверям. Ритмичные постукивания нарушают идеальную тишину в идеальной
квартире. Нет других звуков. Никаких. Вокруг вакуум. Они живут в нем. Они сами
создали вакуум. Идеальный. Непроницаемый. Не нарушаемый ничем лишним.
А где-то на задворках
слуха. Голоса. Гомон. Веселый смех. Детский смех. Задорный. Звонкий. Бьет по ушным раковинам. Вчера
он наслаждался этими звуками. Стас, компаньон и лучший друг, кривил лицо.
Морщил лоб. Недовольно сдвигал брови. А дети вокруг верещали, кричали
наперебой, тянули за полы пиджаков, приглашали к столу отведать новогодние
угощения.
