Поезд Минск – Москва отставал от графика. Я не столько знал это, сколько чувствовал, ибо часто ездил этим маршрутом.
Неожиданно в купе постучали.
– Входите!
В проёме появился улыбающийся проводник с двумя подстаканниками.
– Доброе утро, как заказывали, два кофе.
– Доброе, – я отодвинул часть бумаг, освобождая место для кофе. – Который час?
– Шесть тридцать пять. – Проводник поставил стаканы. – Раненько встали. Много работы?
Я устало кивнул в ответ.
В Минске, чтоб мне не мешали, пришлось купить два билета в одно купе спального вагона. Другой возможности закончить рукопись я не видел. Времени в обрез. Прямо с поезда в редакцию, до обеда отпечатать и положить на стол главному. Домой, в лучшем случае, попаду не раньше вечера.
После интервью с Верой Николаевной, дочерью одного из героев моего очерка, всё ранее написанное пришлось переделывать. Ибо то, что она рассказала, в корне меняло его суть.
Я расплатился за кофе.
– Сколько до Москвы?
– По графику через три часа будем, а там как карта ляжет.
– Через час принесите еще два кофе.
– Сделаем, – проводник тихо закрыл дверь.
Сегодня я не просто рано встал, я вообще не ложился.
Очерк о давнем, но интересном эпизоде войны, должен лежать у главного редактора газеты еще второго мая, в набор пойти десятого, а сегодня было шестое. Но, вдруг, во время интервью с Иваном Федоровичем последним из оставшихся в живых участников тех событий, возникли непредвиденные обстоятельства. И командировку в Умань, где жил Иван Федорович, продлили в Бобруйск, где жила дочь другого героя.
Мягко говоря, биография Ивана Федоровича и просьба, с которой он обратился, не соответствовала стандартам советской патриотической риторики. Но за окном был восемьдесят шестой год, перестройка набирала силу и именно, эта нестандартность и несоответствие придавали материалу высочайшую человечность.
Но и это не всё! Как выяснилось во время интервью, я должен исправить ошибку, которую допустил сорок два года назад в одном из первых своих военных репортажей. И другого времени не будет. После праздников ложусь в клинику, а прогноз врачей не утешительный.
Появление проводника сбило с мысли. Чтоб настроиться на материал, я включил диктофон и еще раз прослушал исповедь старого солдата Ивана Федоровича.
– Когда в сорок первом в село пришли немцы, мне полных годков шестнадцать было, чуток до семнадцати не хватало. Отец на фронте, жили с матерью и ее сестрой. Хозяйство по тем временам было неплохое. Немцы спешили наступать, потому оставив двух полицаев на три села, пошли дальше. Полицаи пьянствовали, никого не трогали, и их никто не трогал. Только в октябре приехал немецкий интендант, из трех поросят забрал двух, и еще взял четыре мешка овса. А через год, так как поросят больше не держали, забрали корову и весь овес. Кур и уток мать успела порезать. С уток было много жира. В этом жиру мы прокипятили птичье мясо, и закатали его в бочонки, которые я спрятал в лесу, в запасном погребе. А еще через год пришли наши. К тому времени мне уже восемнадцать с половиной было.