Хирург, прозванный больными Григом, в этот день начал ошибаться с самого утра: он выпил кофе – в среду он всегда пил чай; он не посмотрел на своё отражение в зеркале; не провел каждым пальцем руки по своему отражению; не пригладил вредный и всегда торчащий клок седых волос на макушке; а быстро оделся и, выходя из квартиры, сверил время на экране мобильника с предполагаемым временем. Время не совпало – оно, словно, ужалось на десять минут. Он попытался вспомнить – что не сделал, отмахнулся. Колени работали как всегда пружинисто и живо и он, отсчитав ступеньки на цифре тридцать семь, уверенно вытолкнул дверь, как намеренно удачно высвобождаются из заточения на волю, объявился на крыльце, вдохнул полной грудью, впуская холодный воздух перемен до солнечного сплетения.
Ко всем ошибкам добавились лишние размышления. Он начал мечтать о встрече с больной Казариновой – казалось, застенчивой, но раздражающе активной. Больная Казаринова за три дня со времени появления в отделении слишком часто попадалась ему на глаза, словно подчеркивала своим неурочным появлением отработанный уже кусок времени. И каждый раз ему невольно приходилось оценивать этот кусок времени и при этом морщиться, потому что кусок был не удобоварим. В операционной его руки, как всегда, слушались и творили сущие чудеса, и он был господином, вне операционной он как будто рассыпался на две противоборствующих половинки. Это не было раздвоением личности, этого требовали окружающие условиям, увы, с каждым годом все менее идеальные.
Григ представил: а что если бы на территории центра был православный храм. Посмел бы он в него войти, чтобы отмолить ошибки? Посмел бы вымолить право на очередные ошибки? Как встречаться в этом храме с больными – тем самым провозглашать собственное бессилие или, стоя рядом с ними в одном ряду, защищать то самое право на ошибку? Иерархия здешнего мироустройства отводила хирургам роль богов, прочий медперсонал выполнял роль обслуги, но с каждым следующим годом обслуга в лице медсестёр становилась все более невнимательной и полу спящей. Они ошибались во время операций, после операций на перевязках, при обслуживании больных. Григ начал бояться делать им замечания: ведь чрезмерная строгость и жесткость в отношениях с ними приводила к тому, что они, измотанные придирками, не выдерживали и увольнялись. Когда он об этом узнавал, то начинал каяться и мысленно исправляться, но уже было поздно.
