Тина прутиком отряхивала присохшую к подолу грязь. Прошедший утром дождь размочил тропинку к кладбищу, и глина, вылетев из-под каблуков, налипла на юбку. Сейчас солнце выкатилось из-за тучи, быстро высушило шёлк и заглядывало в Христинины покрасневшие глаза, спрятанные за чёрным крепом. Приколотый к шляпке, креп надёжно скрывал от пересудов, которых и так хватало, лицо и потускневший взгляд неутешной матери.
Только что ходила к мессе, в костёл святого Лаврентия. Чёрной тенью прошла к скамьям, улыбнулась и села, прошелестев шёлком чёрного платья.
– Чистая монашка, – зашептал кто-то справа.
– Пани Ванда, это же та самая молодая Германова, что дитё схоронила и умом тронулась?! – громко спросила грузная пани, сидевшая за спиной у Тины.
– И что теперь?! Бог дал, Бог взял, – шумно с одышкой зашептала невидимая пани Ванда и возмущенно добавила: – То ж никак не можно весь час ходить в чёрном и с закрытым лицом, как муслиманка!
– Истинный крест, – отозвалась грузная пани.
Тина сидела недвижимо, застыв как Скорбящая Божия Матерь. Гладкие чёрные волосы собраны в тугой пучок, только на висках завитые пушистые локоны; голубые глаза смотрят невидяще и тускло мерцают под густым крепом.
После проповеди и коллекты настала очередь евхаристии. Верные выстроились к епископу за причастием. Хор пел «Gloria», ввысь, вместе с дымком от кадил, летело: «…Амен… амен… амен». Тина медленно поднялась и встала в конец очереди.
В момент, когда Тина проглотила чуть кисловатую облатку, в костёл влетела птица.
Отец Рафал проводил вестницу Святого Духа долгим взглядом.
– Знак, – сказал он, для всех и для Христины.
Верные зашептались, со всех сторон к Тине полетело слово: «Знак… знак…» Птица заметалась, пролетела мимо Христины, задев крылом вуаль.
Тина, развернулась и бросилась прочь из храма, на ходу поправляя шляпку и набрасывая на лицо вуальку. Из полумрака костёла она вышла на свет и на мгновенье замерла – солнце ослепило. После дождя сладко пахло жасмином, от земли шёл пар, лёгкий ветерок приносил разные запахи. Тина поспешила к Кальварии – городскому кладбищу. Остановилась отдышаться возле безликого Ангела с Глинской брамы. На ангела села та самая серая птаха, нахохлилась, встряхнула крылышки и полетела в сторону кладбища впереди Тины.
«До Кальварии двенадцать Ангелов», – вспомнила Христина, детскую песенку.
