It’s a beautiful lie; it is the perfect denial.
Such a beautiful lie to believe in…[1] Thirty Seconds to Mars
Лжецу мы не верим даже тогда, когда он говорит правду.
Цицерон
Самое страшное на свете – когда тебя может спасти только чудо.
Дженни Вингфилд. «Возвращение Сэмюэля Лейка»
* * *
«Он все знает», – сказала я. Паника начисто лишила меня разума, и весь мой хваленый французский выветрился из головы, как легкий дымок от затушенной сигареты. Это был полный провал. Я хотела сказать не это, другое, но разве можно что-то сделать правильно, когда на тебя направлено черное металлическое дуло пистолета? Такая маленькая ерунда, чем-то похожая на сувенирную зажигалку, а парализует так, словно укусил скорпион. Я хотела сказать: «Il apprend tout»[2], конечно, имея в виду, что такое не скрыть и что, выстрелив, Одри уже не оживит меня. Я собиралась добавить, что вряд ли мое холодное мертвое тело в квартире Андре поможет ей проложить путь к его сердцу, что он отомстит за меня, укокошит эту сумасшедшую с пистолетом в руке. Но вместо этого из моего рта вылетело: «Il sait tout». Значение сказанного несколько отличалось. Различие маленькое, почти незаметное, как между звуками вдоха и выдоха. Но оно оказалось роковым, словно кто-то перевел рельсы на другой путь, по которому летел никем не управляемый поезд под именем Одри Шараф. Теперь мы летели в пропасть.
Сердце стучало как свихнувшийся, сломанный метроном, а время замедлилось и почти встало. Где-то на периферии сознания маячила бессмысленная теперь мысль. «Как же так, почему я ни разу не подумала о ней»? И еще: «Боже, какая же глупость! Изнеженная длинноногая Одри, да заметила ли она меня вообще в тот самый первый день, на вечеринке в доме матери Андре?» Я запомнила ее тогда – она плыла по саду в солнцезащитных очках, вежливо улыбаясь всем и каждому, и никому в особенности. Но у меня ни разу не возникло о ней даже случайной, мимолетной мысли. А ведь маникюр-то французский, тот самый. Её пальцы лежали на рукояти пистолета, обхватив металл, как тонкие змейки.
– Красивый маникюр, только с никабом он как-то не сочетался, – заметила я.
Одри ухмыльнулась и склонила голову, словно раздумывая, выстрелить в меня сразу или подождать, посмотреть еще на то, как я дрыгаюсь у нее на прицеле. Затем она шагнула ко мне и протянула руку – я вздрогнула, когда ее пальцы прикоснулись к моим – ее рука оказалась обжигающе горячей.
