Утром Верона проснулась от громкого крика чаек и некоторое время пыталась сориентироваться: «Когда я вчера уснула? Я занималась с Марвенсеном, а потом я открыла шампанское… И я вроде звонила Лаарту? И о чём я с ним разговаривала? Почему я не помню этого?» Ответа пока что не было – одни лишь предположения. С мыслью о деквиантере – точнее, о тех сообщениях, что могли быть отправлены Лээстом, она подняла подушку, затем проверила джинсы, посмотрела на стол, на полки, на будильник, чьи стрелки указывали на половину одиннадцатого и прошептала в растерянности:
– О боже, мой Volume Двенадцатый…
Папка на полке отсутствовала. Её место теперь занимали две упаковки «Вога». Верона взяла себе пачку, с ней прошла к подоконнику и с ужасом констатировала, что Zippo тоже отсутствует. Вместо Zippo там были спички, Movado, вновь заработавшие, иридиевые карточки, хрупкая веточка вереска и хрустальная ваза с розами.
– Чёрт! – возмутилась Верона. – Вот это уже бессовестно!
Лаарт тоже проснулся где-то в начале одиннадцатого и сразу связался с Кридартом – в силу возникшей паники по причине провала в памяти. Кридарт проинформировал об отпуске, об аварии, об амнезиях от выпивки или – может быть – не от выпивки, и о том, что Кеата с Ладарой находятся в санатории.
– Понятно, – сказал Трартесверн. – И сколько мы вчера выпили?
– Нисколько, – ответил Кридарт. – Насколько я понимаю, ночью вы были дома и вечером, соответственно.
– Меня сейчас лечит кто-нибудь?
– Нет, – сообщил помощник. – Но это в планах, естественно.
– Конкретней, – сказал Трартесверн.
Лэнар, слегка стушевавшись, ответил: «Экдор, простите, но мы ещё точно не выяснили, кто тут у нас, во Вретгреене, занимается амнезиями…»
– Выясняй! – засмеялся Лаарт. – Не могу же я жить таким образом!
Верона, сходив в душевую, вернулась обратно в комнату, расчесалась, надела форму, сложила в рюкзак учебники и отправилась на занятия – с устоявшимся ощущением, что что-то с ней не в порядке – тревожащим ощущением, что с каждой минутой усиливалось. Дойдя до «саматургии», она постучалась к Акройду и увидела группу – разрозненную, что включала в себя Маккафрея. Грегори вышел из класса, спросил её о самочувствии, услышал: «Обычное вроде бы» – и, глядя в лицо её – бледное, в глаза – скорее потерянные, подумал: «Я не уверен, что это себя оправдывает. Кератомия – крайность, жестокая и бессмысленная. Лээст был вправе, видимо, не сообщать ей главного, что она и Элиза – сёстры, но раз уж всё это выяснилось, день-другой и Верона привыкла бы, ощутила себя в новом качестве. И это бы моментально изменило её положение. Быть Эртебрану родственницей, пусть даже по линии матери, это – в глазах арвеартцев – придало бы ей столько значимости, сколько пока не снилось никому из альтернативщиков…»
