Вечер тянулся невыносимо за полночь. Приходили друзья и какие-то малознакомые люди, бодро говорили, скрывая растерянность. Бесконечно прощались. Куда он уезжает, зачем, стало в конце концов непонятно и ему самому – как можно терять все привычное, любимое и уезжать в никуда. Чемодан стоял посреди комнаты открытым укором – все оставалось, как было, кроме него. Он потихоньку подкладывал туда книг – будто фараону в загробную жизнь. Да что книги! Он уезжал без нее! Оставлял ее в темной зимней Москве. Как смел он ее оставлять!
Представить не мог, что произойдет там, в аэропорту, который обычно так любил: сегодня это не было приключением, путешествием, а только жалкой тоской, которую ни за что нельзя показать. Хорошо, хоть туман в голове, так легче.
Как будто она не видит в его глазах тоски, как будто ее не бьет та же самая дрожь. Боже, что они делают, как они могут крушить то, что создавали с такой радостью и азартом. Но ведь всего на месяц, или на три, или на полгода.
Не поддавайтесь на искушения. Не разрушайте сами свою жизнь и не давайте никому ее разрушить, чем бы вам ни угрожали, что бы ни сулили. Она отомстит.
Пророческие строчки предательски крутились в голове: «Кто может знать при слове расставанье, какая нам разлука предстоит…» Гнал их, но стихи возвращались, вертелись на языке. И как эхо, уловил те же слова в едва слышном ее шепоте.
В аэропорту была особая суета, какая всегда бывает среди большого числа отъезжающих, от этого стало легче. На паспортном контроле все снова сжалось внутри. Там впереди какая-то другая жизнь, ну скорее, полжизни. А если он останется донашивать оставшуюся половину один? Нужна ли она ему?
Пришло мгновение, секунда, ничем не выделяющаяся среди бесчисленных ее товарок, когда они должны были расстаться. Дальше она идти не могла. В какой-то момент объятие распалось, губы оторвались от губ, осталось только послевкусие. И он бессмысленно пошел вперед сквозь металлоискатель, с дурманом в голове и пеленой перед глазами, окончательно ничего не понимая, пошел просто потому, что не разучился в тот момент ходить.
Потом как-то вошел в самолет, к кому-то обращался на ломаном английском.
Они вроде бы обо всем договорились, все решили, но это больше походило на клятвы любовников, чем на семейные планы. Их семья и была союзом влюбленных, ежедневные рутинные обязанности никогда не скрепляли ее, оба занимались бытом с тихой ненавистью, просто чтобы быть от него свободными. И быт незаметно мстил – отсутствием уюта и семейных привычек, общих любимых вещей. Их дом был бесконечным разговором обо всем от античной поэзии до текущей политики, как было принято на кухнях той поры, он был где угодно, но обычного дома, с общими радостями и заботами, у них не было. Как не было общих детей.
