«Когда человек стареет, на что похож становится, – размышлял Николаич, наблюдая, как дрожит в руке треснувшая чашка. – Природе надо было так создать человека, чтобы, пока жил, всегда молодой был». Он вздохнул и продолжил уже вслух: «А если бы я еще и пил!» Усмехнувшись в усы, Николаич задержал дыхание: «Дрожит, мать ее етить». Чайные капли расползались по газете, оставляя мокрые вмятины на чужих мыслях.
– Дед! Опять ты! – Андрей ворвался на кухню. – Просил же: не трогай ни-че-го у меня в комнате!
– Тебя нет. Свет горит. Радио орет. Для кого?
– Тебе то что?
«Суд в Северной Осетии рассмотрит возмещение морального ущерба пострадавшим при теракте в Беслане», – вклинилась в разговор диктор с экрана.
– Экономить хочешь? – Андрей схватил пульт и выключил телевизор. – Газету тогда читай. И чай холодный пей! Экономь!
– Холодный мы пили… Дома воды не было – из Днепра набирали и пили, – обиженно забормотал дед. – Из Днепра…
И вдруг застыл: «Какое сегодня число? Шестое?»
– С утра было.
– А год какой?
– Ты чего, дед?
Николаич уже подсчитывал что-то в уме.
– Как же так. Забыл. Совсем память не та стала.
– Так ты записывай! – сострил Андрей.
Дед прошаркал в спальню. Андрей слышал, как он боролся с ящиком, открыв его только с третьего раза, потом долго шуршал чем-то и затих.
Запах старости и нафталина. Сколько ни проветривай, комната так и пахладедом или это дед уже сросся со своим советским гарнитуром, собранием сочинений Лескова, поношенными серыми костюмами, широкими галстуками и остановившимися часами.
Вот и сейчас он сидел на кровати, перебирая трясущимися руками пожелтевшие вырезки из газет, и плакал.
– Чего ты, дед? – перепугался Андрей.
– Как я мог забыть? Это же сегодня. Сегодня!
– Что сегодня? Помер кто?
– Приедут сегодня.
– В смысле?
– Друзья мои, – Николаич протянул Андрею потрескавшееся фото, где четверо пацанов стояли обнявшись у большого дерева.
– Вовка, Алик, а этот поменьше – Димка, видишь?
Андрей присел на краешек кровати. С фотографии ему подмигивали хохочущие мальчишки с битыми коленками, но пока еще в белых майках. Очевидно, фотограф поймал их в разгар веселья или, может, сморозил что-то смешное. Деда было видно плохо, потому как он от смеха сложился вдвое.
