Вообще-то
весь июль тогда в 1661 году выдался дождливым и холодным, а в то утро в
Фонтенбло царил такой непроглядный туман, что невозможно было разглядеть даже
верхушки деревьев огромного парка и садов, опоясывающих старинный дворец. Казалось,
будто бы весь свет исчез, а вместо него остались лишь клубы тумана, обманчиво
прозрачные местами, но непроглядные и плотные так, что сквозь них невозможно что-либо
увидеть. Это было утро прекрасное для тёмных или, как сказал бы известный при
дворе шутник - маркиз де Лозен, - «туманных дел».
И уж
кому захочется в такое сонное и располагающее ко сну и совершенному безделью
утро продолжать затеянное глубокой ночью недоразумение!
И нет,
дело было не в лени и даже не в отсутствии настроения, а в нежелании возвращаться
к нелепости, в которую он оказался втянутым прежде, чем успел прийти в себя от праздничной
эйфории и винных паров. И почему? Сколько бы Франсуа не спрашивал себя о
причинах ссоры - он не мог отыскать даже самый жалкий аргумент, который оправдал
бы охвативший его гнев и яростное желание покарать обидчика. Теперь же он сам себе
казался обидчиком: зачем было отвечать на ворчливый тон его друга де Вивонна и уж
тем более на колкости подзуживавшего их обоих де Лоррена?
«А
может, а ну всё это дело?» - подумал маркиз, смотрясь в своё отражение. На
розовых ещё после короткого сна щеках проступал светлый пушок, который и
щетиной-то не назвать. Вытерев лицо насухо полотенцем, он отошёл от зеркала.
- И
правильно! Какое бритьё в семнадцать-то лет, - глянув на него мимоходом, сказал
камердинер, принесший свежее бельё из гардеробной. - Даже и пухом не назовёшь.
Оставьте лезвие, ваша милость. Поранитесь только! Я, если нужно, сам побрею вам
щёки.
Виллеруа
обернулся и внимательно посмотрел на него. В его голове зародилась новая мысль:
«А что, если и вовсе отправить на место встречи Люка? Пусть передаст записку. Изложить
все, какие полагаются по такому случаю, извинения в ней и дело кончено!»
Но тут
же прозвучал отрезвляюще холодный голос: «Нет, не так! Если это извинения, то их
следует принести лично и высказать в лицо. Можно передать их через секунданта.
Но где же де Невер? Он обещал! Он клялся, что ещё до рассвета предпримет шаги,
чтобы помирить нас. Или все его уверения были всего лишь данью этикету? Формальное
соблюдение правил? А на самом деле всё это ровным счётом ничего не значит?»
