Бывают дни, когда не видишь, что горы всё ещё стоят.
Приходят часы, когда всё ускоряется у линии прилива вдоль чёрных пляжей.
Моменты, когда каждый – незнакомец.
Хербьёрг Вассму
Семь минут
В три минуты шестого приходит раскаяние. Меня охватывает паника, пока я задыхаюсь и хватаю ртом воздух. Тело дрожит, меня трясёт, я размахиваю ногами, чтобы освободиться, но это не помогает.
Проходит две минуты, и отчаянные попытки сделать вдох наконец прекращаются. Я понимаю, что кислород мне больше не нужен. Я просто вишу в верёвке и прислушиваюсь к тому, как постепенно, орган за органом, отключается мой организм.
Пять минут, слышен громкий плеск воды о напольную плитку под ногами. Из горла вырывается хриплый вой, а слёзы, смешиваясь с горячим паром, катятся по щекам и попадают в водосток, унося с собой всё то, что от меня осталось. Мне холодно.
А потом появляется она. Прямо передо мной, такая же бледная, как эта комната. Мне хочется смеяться, плясать от радости, увидев её снова. Я пытаюсь открыть рот, чтобы дать ей знать об этом, чтобы рассказать, какое это счастье – чувствовать. Но случается другое: раздаётся треск, и через секунду я лежу на полу. Вода из тюремных душей омывает моё лицо, а чёрная стрелка настенных часов завершает ещё один оборот.
Десять минут шестого.
Ставангер – город мягких собачьих мин. Они будто растут мерзкими грибами из асфальта, окрашивая дорогу всеми оттенками поганого коричневого цвета.
Перешагнув через очередной такой «гриб», я устремляюсь по Педерсгате в центр города. Мой путь лежит в службу занятости населения. Раньше эти службы размещались в офисах открытого типа. Там были цокольные этажи, а окна выходили на Клубгате и на городской пруд. Благодаря такому местоположению прохожие могли беспрепятственно пялиться на безработных неудачников. Те в отчаянии прятались от соседей и знакомых за зарослями искусственных цветов, ширмами и абажурами, в то же время пытаясь объяснить причины, по которым потеряли работу. С тех пор, как я последний раз был в городе, служба успела сменить название и адрес, так что теперь сцены из жизни городских бездельников можно было наблюдать в более привычных интерьерах.
Я беру талончик электронной очереди и сажусь на красный диван. В комнате нет окон, и кажется, что кислород уже кончился. Мы в своеобразном бункере: в воздухе висит запах пота и грязных носков, от посетителей исходит терпкий запах тунеядства. Он проникает в ноздри, как только переступаешь порог. Несмотря на толпу, в помещении стоит практически звенящая тишина. Ее нарушают разве что смущенные вздохи и эпизодическое постукивание по клавиатуре.
