Тим лежал на ворохе пустых мешков, уставившись в потолок камбуза, и размышлял. Как много он узнал! Это не умещалось в голове, многого он не понял. «Но всё же, наверное, не один учёный муж на Земле не знает нынче столького, сколько знаю теперь я – думал Тим. – Знания эти на века опережают моё время, и потому большинство из них, к великому сожалению, будут совершенно не востребованы не только моими современниками, но и нашими детьми, внуками и даже правнуками. Да, не поняты и не востребованы. Кто знает, может быть, открытия опережающие своё время приходят к учёным таким же способом, как это случилось со мной? Каким-то образом они входят в соприкосновение с этими «горизонтальными матрёшками» или другими вселенными, опережающими нас во времени? Интересно было бы знать: где же эта изначальная «матрёшка», с которой всё и началось, и которая находится впереди всех других в потоке времён? И как далеко она отстоит от нашей? Может быть, Кэлвин, двести лет назад, заявивший о том, что это не Солнце вращается вокруг Земли, а как раз – наоборот, тоже узнал это от кого-то из других миров, опережающих наш во времени? Что с ним за это сделали, известно – спалили на костре. Если я начну делиться тем, что довелось мне познать, то в наш просвещенный век на костре-то меня, конечно не сожгут, а вот объявить сумасшедшим, это – за милую душу. И тогда будет ещё одно подтверждение тому, что абсолютно все побывавшие в объятиях Чёрного Сапа, непременно лишаются рассудка. Потому, лучше уж я буду держать, открывшиеся мне познания при себе, ну, по крайней мере, большинство из них. Впрочем, если оформить их в виде романа, сказочного сочинения, то, пожалуй, они будут иметь успех. Я непременно подумаю об этом, как только выберусь отсюда». Тим знает о моих измышлениях, значит, за прошедшее время он «включался в видения» обо мне.
Пошли четвёртые сутки с того времени, как Тим оказался на камбузе. Он значительно окреп, руки и ноги слушались его намного лучше. Передвигаться он мог уже на четвереньках, а не пластаясь всем телом по полу. Настала пора выбираться на палубу. Подъём по лестнице дался относительно легко, и Тим, впервые за много дней вновь увидел море, голубое и такое приветливое и ласковое. Трудно было поверить, что оно когда-то было совсем другим: то встающим на дыбы и бросающим «Инделис», как жалкую щепку, то неподвижно-фиолетовым, что было ещё более ужасно. Тим ползком добрался до пенька обломанной штормом грот-мачты и сел, опершись о него спиной. Солнце на сей раз не палило, а приятно грело, ласковый ветерок овевал лицо и приятно ворошил волосы, игрался с бородой. «Надо же, – подумал Тим, – я ведь никогда не носил бороду, а тут, отпустил поневоле. Надо бы отыскать цирюльные принадлежности и привести себя в порядок». Пока же Тим сидел на палубе, привалившись спиной к бывшей грот-мачте и наслаждался блаженным покоем. Он и не заметил, как задремал.
