Чёрные крылья зиккурата

Пленница повела плечом, силясь размять затёкшие мышцы. Звякнули звенья цепи, спиралью опутавшей её тело от шеи до ног. Она стояла на коленях, потому что цепь, закреплённая у стены, не позволяла подняться в полный рост.

Риана не знала, сколько дней прошло за стенами её тюрьмы. Она не пыталась считать, потому что не имела возможности ни делать зарубки, ни наблюдать лучик света, ползущий под потолком — в её темнице не было ничего, что позволило бы ей ощутить хотя бы тень власти над собой.

Она не знала, сколько времени прошло, но отчётливо ощущала, что удушающее, всеохватывающее безумие подползает к ней всё ближе день за днём. Час за часом. За ночью ночь.

Редкие визиты тюремщиков закончились настолько давно, что иногда Риане начинало казаться, что они были сном.

Раз в неделю приходил безликий надзиратель. В молчании опускал на пол доску с едой — кусок мяса размером с ладонь, жира в половину его, краюху хлеба и чарку с водой. Всё из дерева — видимо, чтобы не расколола. Рук ей не освобождали. Риана ела наклонившись, как собака. Они и называли её собакой. Она никогда не возражала. «Лучше быть собакой, чем гиеной» — так она считала.

Риана пробовала считать время по этим пайкам, но голод мешал запоминать, а если пленница думала о еде — становился только сильней.

Она успела насчитать четыре по четыре и ещё раз по четыре пайков, когда поняла, что уже не знает, сколько раз умножала. Риана умела считать, но с каждым пайком соображать становилось всё трудней. Она чувствовала, что стремительно тупеет в этой темноте.

— Хотела бы я знать, что раньше: Крылатые Предки заберут меня к себе, или Песнь заглушит все звуки царства людей?

Риана иногда говорила сама с собой. Ей было нужно это, чтобы убедиться в том, что она не забыла ни одного из языков, которые знала. Когда-то их было много, этих языков. Но Риана всё чаще ловила себя на том, что путает их между собой.

Когда-то давно — семь или восемь по семь пайков назад — она пыталась заводить разговор с тем, кто приходил с едой. Тогда тот бил её плетью по лопаткам, впечатывая в кожу холодную тугую цепь.

Риана не любила жаловаться: на голод, на темноту, на боль. Но она не была настолько глупа, чтобы бесконечно делать то, что приносит ей эту боль.

Боль была тем, что даэвы умели делать лучше всего. Они, казалось, знали все оттенки этой многоцветной субстанции, так что Риана порой с завистью и восхищением думала об этом мастерстве. Наставникам, поровшим юных катар-талах шипами агавы, чтобы приучить к сдержанности, было до них далеко.