Декабрь, 27
Ночь, улица, фонарь, аптека…
– …бессмысленный и тусклый свет, Гришаня, – я, отходя от окна,
продолжила вслух, присела около стола, дабы оказаться лицом к
лицу.
Вздохнула и, положив подбородок на кулаки, печально
сообщила:
– Это конец, Гришаня. Мы расстаёмся. Полтора года, полтора
долгих и сложных года. Мы многое пережили за это время вместе с
тобой, но обстоятельства складываются так, что расстаться нам всё
же придётся. Мне жаль. Нет-нет, дело не в тебе! Ты идеальный
мужчина, правда! Ты слушал все мои истерики, мужественно терпел моё
нытьё, поддерживал меня одним своим взглядом, но…
…но наши пути теперь должны разойтись.
Увы.
– Ты же сам понимаешь, мы слишком разные. Прости.
Я ещё раз вздохнула, а Гришаня…
Гришаня промолчал, продолжил смотреть на меня одним своим
глазом, ибо… сагиттальный[1] распил
второго не предусматривает.
– Ты не переживай, я тебя не забуду. Поверь, после всего, что
между нами было, я никогда не смогу тебя забыть! Тебя, конечный
мозг и… эту ночь.
Точнее, если признаваться, то даже не ночь, а спор, следствием
которого и стала эта в прямом смысле слова ночь в музее.
Пожалуй, всё же не стоило отмечать сданный зачет по биохимии и
выход на сессию в клубе, не стоило пить и не стоило вспоминать одно
из занятий по анатомии.
– А помните, как нам Лукич рассказывал, что вечером в музее
жу-у-утко, – замогильным тоном протянул в тот вечер мой хороший
одногруппник Ромочка.
– Конечно, жутко! Ты прикинь, сколько там покойничков в сумме
наберётся, – Лина, наша староста, хмыкнула согласно, добавила,
дёрнув плечом. – Ещё и внизу как раз трупная.
– Угу. Их призраки бродят по тёмным коридорам тёмными ночами и
ищут нас за каждый оторванный нерв, – Ромочка фыркнул
насмешливо.
Опрокинул очередную стопку текилы.
А Лина педантично уточнила, напомнила про один из многочисленных
наших казусов:
– И мышцы. Ты Изе разгибатель мизинца оторвал тогда.
– Не Изе, а Израилю Петровичу, – Эль поправил, погрозил грозно,
пародируя Лукича, указательным пальцем.
– Да ладно, – Лина отмахнулась, – у семнадцатой он вообще
Акинфий Петрович был.
– Да бред это всё, в музее не страшно, – допив залпом последний
в ряду шот, я включилась в увлекательную беседу, – мы сколько раз
до девяти сидели. Ни фига.
– Ага, – Ромочка оскалился.
Прищурился коварно, чтоб вопрос провокационный елейным голосом
задать:
