С неизменным трепетом,
благоговением,
страхом
мы встречаемся
с заблудшими душами,
забытыми и заледеневшими,
изломанными и презренными,
и только случайно,
очень редко, чистыми.
Они высыпают на улицы,
у них все еще чистые волосы
и свежевыбритые лица,
но не проходит и месяца,
как мы становимся свидетелями
разрушительного действия времени,
те же самые лица уже не узнать:
одежда их превратилась в лохмотья,
и души их изорваны в клочья,
как их рубашки,
как ботинки.
Как их глаза…
И тогда я иду к мессе
помолиться за них,
прежде чем мы уйдем,
как матадоры, что выходят на арену,
никогда не зная, что сулит этот вечер:
восторженный прием или отчаяние,
опасность или смерть,
им или нам?
Моя безмолвная молитва
идет от самого сердца,
а затем мы уходим,
и смех звенит вокруг нас,
словно колокола,
а мы смотрим на лица,
на тела,
на глаза, которые разглядывают нас,
теперь они знают нас,
они бегут,
и мы выскакиваем снова
и снова,
волоча за собой тяжелые чемоданы,
чтобы купить им еще один день,
еще одну ночь под дождем,
еще один час в холоде.
Я молилась за вас…
Где же вы были?
Я знала, что вы придете,
до нитки промокшие под дождем,
в рубашке, которая прилипла к телу,
их боль, их радость
смешаются с моими.
Мы – кибитки, переполненные
надеждой так сильно,
что мы и сами не в состоянии этого понять,
наши руки сплетаются,
наши взгляды встречаются,
Боже, благослови их,
тихо поют голоса,
пока сами они уходят,
одна рука, одна нога,
один глаз, один миг,
одна жизнь, которую они только
на мгновение разделяют
с нами
на этих улицах,
а потом мы уходим,
а они остаются,
навсегда остаются в нашей памяти:
девушка с лицом, сплошь покрытым
струпьями,
одноногий юноша под моросящим дождем –
его мать рыдала бы, увидев его, –
мужчина, низко опустивший голову,
чтобы скрыть слезы,
он слишком слаб, чтобы взять сумку
из наших рук,
