На часах ещё пол-второго, а я уже
уволен. С чем себя и поздравляю. Не могу сказать, чтобы такой
поворот событий явился полной неожиданностью, напротив, он был
вполне предсказуем, но меня, как Россию, вечно всё застаёт
врасплох. Даже то, к чему давно готовился.
Согласен, я не подарок. Но и новая
начальница — тоже. Редкая, между нами, особь. Сто слов, навитых в
черепе на ролик, причём как попало. Её изречения я затверживал
наизусть с первого дня.
— Гляжу — и не верю своим словам, —
говорила она.
— Для большей голословности приведу
пример, — говорила она.
— Я сама слышала воочию, — говорила
она.
Или, допустим, такой перл:
— Разве у нас запрещено думать, что
говоришь?
Самое замечательное, весь коллектив,
за исключением меня, прекрасно её понимал. Но сегодня утром на
планёрке она, пожалуй, себя превзошла:
— А что скажут методисты? Вот вы,
Сиротин, извиняюсь за фамилию.
Я даже несколько обомлел. Фамилия-то
моя чем ей не угодила?
Так прямо и спросил. И что
выяснилось! Оказывается, наша дурёха всего-навсего забыла моё
имя-отчество.
Поняли теперь, кто нами руководит? И
эти уроды требуют, чтобы мы в точности исполняли тот бред, который
они произносят!
Короче, слово за слово — и пришлось
уйти по собственному желанию.
Ручаюсь, никого ещё у нас не
увольняли столь радостно и расторопно. До обеда управились. Должно
быть, я не только начальницу — я и всех остальных достал. Со мной,
видите ли, невозможно говорить по-человечески. Да почём им знать,
как говорят по-человечески? Человеческая речь, насколько я слышал,
помимо всего прочего должна ещё и мысли выражать.
А откуда у них мысли, если их устами
глаголет социум? Что услышали, то и повторяют. Придатки общества.
Нет, правда, побеседуешь с таким — и возникает чувство, будто имел
дело не с личностью, а с частью чего-то большего.
***
Реальность изменилась. Так бывает
всегда сразу после увольнения. Во всяком случае, со мной. Скверик,
например. Вчера ещё приветливо шевелил листвой, играл солнечными
бликами — и вдруг отодвинулся, чуждый стал, вроде бы даже
незнакомый.
Давненько меня не увольняли. Целых
два года. Рекорд.
Однако наплечная сумка моя тяжела.
Разумеется, не деньгами, полученными при расчёте. В сумке
угнездился словарь иностранных слов одна тысяча восемьсот
восемьдесят восьмого года издания, взятый мною на память со
стеллажа в редакционно-издательском отделе.
