— Если я выиграю?
— Получаешь и свою девку, и бабки, и уходишь отсюда без долга. Всё по-честному.
— А если проиграю? Или вообще откажусь играть на таких условиях?
— Исход будет одинаков. Ты уйдёшь отсюда, — равнодушно пожимает плечами Ворон, закуривая сигарету.
— Один? — Сердце в моей груди готово раздолбать к чертям ребра.
Я не могу потерять её...
— Один, — подтверждает Ворон. — Уходишь и просто живёшь с воспоминанием, что когда-то видел, как пуля влетела в красивое личико твоей Мальвины...
***
Месяцем ранее...
— Мальчевская, мать твою за ногу! — слышу через переплетение мелодий гневный возглас и испуганно вздрагиваю, убирая руки с белых клавиш.
У меня инстинктивно возникает желание сжаться до размеров Дюймовочки. Звуки инструментов вокруг замолкают на хаотичный лад. Все. Сейчас будет полный ахтунг. Да сохрани всех Чайковский!
Наш дирижёр с размаху бьет ладонью по партитуре, поворачиваясь ко мне, и вздрагиваю уже не только я, но и весь оркестр.
— Где всепоглощающий огонь? Где крещендо? Твоя темноволосая башка хоть знает что это такое? Или за пять лет ты нихрена ничему не научилась? — Мужской крик взрывом разносится по концертному залу и растворяется в его темноте.
— Это постепенное усиление звука, — тихо произношу я, утыкаясь взглядом в длинный ряд черно-белых клавиш.
— Тогда в чем проблема, Мальчевская? Ты забыла, что это концерт для фортепиано с оркестром? Все должны слышать в первую очередь тебя, а не вон, — Аристарх Григорьевич тыкает наобум пальцем в пухленького парня виолончелиста в среднем ряду, который тут же белеет от страха, — какого-то Васю Пупкина.
— Просто... — нервно начинаю быстро сочинять себе оправдание. Не могу же я сказать, что весь час репетиции меня отвлекал постоянно вибрирующий телефон, в заднем кармане джинсов. Наличие гаджетов на занятиях у самого мэтра нашего университета - Аристарха Граховского сравнимо с приговором на расстрел. Лучше уж сознаться, что я - бездарь. — Просто немного растерялась, — жалобно выдыхаю, подняв, наконец, взгляд на мужчину в элегантном чёрном пиджаке, накинутом поверх тёмной водолазки.
Стоя в окружении тридцати, покорно сидящих, напуганных студентов и их музыкальных инструментов, Граховский со стоном лохматит свою седую шапку волос, а потом резко хлопает ладонями:
