Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками

В то утро Пряжкин проснулся необычайно рано – дозорный на Троицкой башне едва успел восемь раз пробить в рельс.

Как министру обороны Пряжкину полагалось немало поблажек, в том числе и сон до обеда. Считалось (а когда-то и в самом деле так было), что по ночам он бдит, проверяя посты, разрабатывая новую военную концепцию и обдумывая планы предстоящих боевых кампаний. Разлепив глаза, он некоторое время лежал, глядя в потолок и соображая: что же это такое могло нарушить его сон. Склонный к анализу ум подсказывал, что причина, скорее всего, кроется в событиях предыдущего дня, однако предрасположенная к провалам память совершенно отказывалась эти события восстановить.

То, что он спал не на койке, а на полу, полностью одетый и даже застегнутый на все пуговицы, еще ничего не значило – такое с ним в последнее время случалась нередко.

Решив понапрасну не ломать голову, Пряжкин попытался вновь заснуть, но не смог. Мешал холод.

Пряжкин встал и, подобрав с пола шапку, обследовал печь, холодную, как полярный торос. Топка была забита окурками и пустыми бутылками, а из поддувала торчал обглоданный рыбий скелет. Дров не было и в помине. Даже щепок и завитков коры не осталось. Печь, скорее всего, осталась нетопленной не по причине нерадивости коменданта, а из-за полного отсутствия топлива.

Впрочем, этого давно следовало ожидать. Верная примета: если мороз крепчает, значит, должны кончиться дрова.

Пряжкин смахнул со стола окаменевшие остатки ужина и раскрыл тетрадь, в которой ежедневно делал, заметки для памяти. С трудом удерживая занемевшими пальцами огрызок карандаша, он записал на чистом листе: «Срочно достать дрова!» Привычка разрабатывать любую операцию во всех деталях заставила Пряжкина набросать ниже еще и краткий план операции:

Затем его взгляд задержался на записях вчерашнего дня. Их было всего две.

«Нет худа без добра, – подумал Пряжкин, растирая уши. – Если не выходит спать, займемся текущими делами».

Минут десять он искал заявку, накануне аккуратно переписанную штабным писарем в трех экземплярах, и обнаружил ее почему-то в своем собственном парадном валенке. Дверь долго не поддавалась, но в конце концов он отжал ее.