Меж трех времен

– Вы еще, пожалуйста, отрежьте, – сказал Кузьминкин с привычным уже смущением, от которого никак не мог отделаться, хотя втихомолку себя за это и презирал. Одно осталось: презирать себя втихомолку…

Дородная продавщица, щедро украшенная массивными золотыми побрякушками, окинула его взглядом так, будто прикидывала: не рациональнее ли будет попросту врезать клиенту меж глаз шматом лежавшей тут же буженины. Очевидно, все же смилостивившись, фыркнула:

– Там и так-то резать нечего…

– Да ты резани, мамка, – жизнерадостно заступился стоявший за ним. – Пусть интеллигент раз в год колбаску понюхает, а то уж забывать, поди, стал…

– Ходят тут… – проворчала продавщица, но все же сняла с весов невеликий кусочек и вмиг располосовала его широким ножом почти пополам. Небрежно кинула меньшую половинку на весы. – Восемь двадцать. Столько-то потянешь?

Он кивнул, попросил:

– Еще два сырка и пакетик шоколадного масла.

Положил на прилавок две последние десятки. Нетерпеливый сосед по очереди, только что заступившийся так, что это было хуже любого оскорбления, кинул рядом с ними свою сотню и заорал:

– Во-он тот кусман мне потом свешаешь…

Получив жалкую сдачу, Кузьминкин сложил жалкие покупочки в яркий пакет, отошел в сторонку и упрятал пакет в старый, еще советских времен, «дипломат». Печально покосился на витрину, возле которой стоял. Самый дешевый коньячок зашкаливал за три сотни, про самый дорогой не хотелось и думать, что кто-то его способен купить. И тут же выпить, что главное. Любопытно все же, с каким ощущением сей царский напиток пьется?

«Дипломат» следовало придерживать особенным образом, потому что разболтавшиеся замки были способны раскрыться в любую минуту. Перехватив ветхий «угол» привычным движением, Кузьминкин шагнул прочь.

И, словно на стену, наткнулся на широкого здоровяка в черном пальто до пят, загородившего узкий проход. Здоровяк стоял так прочно, что обогнуть его не было никакой возможности. Более того, впечатление такое, что умышленно загораживал дорогу.

– Простите…

– От ты мне и попался! – с той же жизнерадостностью, отличавшей х о з яе в, сообщил здоровяк, лобастенький, стриженный ежиком, совсем молодой. – От ты и отбегался!

– Простите…

– Бог простит, – сказал здоровяк. – Пошли в тачку.

Непонятная угроза всегда страшнее понятной. Сердце у Кузьминкина, откровенно говоря, проявляло стойкую тенденцию к движению в направлении пяток. Он беспомощно огляделся – как будто кому-то было дело до того, что интеллигент угодил в неприятности, как будто кто-то возьмется защищать…