О девчонке, которая мечтала
делать роботов, и крылатом злодее, грани которого так опасно
разглядывать, потому что враг рискует оказаться
вдруг...
* * *
— Кровь смывают холодной
водой.
Так бормочет старуха и
вытряхивает в таз глыбы льда. В жаркой, как печь, кабине трейлера с
неровных кубиков сочится вода. Эти капли!.. Их хочется собирать
языком и пить, пить.
— Не вздумай эту пить, —
следя за моим взглядом, грозит карминка, но размягчает морщинку на
лбу. — Чистую дам посля. В землярке.
«Землярка»... это что?
Это где? Я скребу заскорузлые шёлк и кружево куском льда. Да: от
горячей воды кровь свернётся и оставит ржавые пятна. Смешная
проблема теперь. Из другого мира, в котором остались чистые манжеты
и белые воротнички. Этого мира больше нет, а в новом нет горячей
воды. На лбу испарина, а пальцы щиплет от холода, и я стараюсь
сосредоточиться на ощущениях, потому что обмороженные руки — самое
безобидное, что мучает сейчас. Цепляюсь за боль и жжение, как
марионетка за последнюю ниточку. Оборвётся — и упаду. Так что пусть
болит.
В кабине еле-еле мерцает
свет, но даже в нём видно, что кровь оттирается плохо. Алый лёд
качается в розоватой воде, а я всё ещё выгляжу так, будто восстала
из могилы.
— Брось тогда, — цедит
старуха. — Сжечь надо, а то выследят по запаху.
— А как же... Замёрзну
ведь.
— До землярки недалеко,
утром дам одёжу. Умойся да пошли скорей. А то блесклявка
потухнет.
Подгоняя нас, липкий
ночник шевелится и моргает. Вот-вот отвалится и шлёпнется за
шиворот. Зеркала в трейлере нет, но чувствую, что голова и шея у
меня в крови. За почти четыре дня она высохла и стянула виски
чёрной коркой. Глядя в таз, где пенится бурая жижа, понимаю, что
умываются здесь прежде, чем стирают. Новой воды теперь, конечно, не
дадут. Впервые в жизни это безразлично до такой степени, что я
зачёрпываю жижу и, свесив патлы над тазом, умываюсь пенистой
кровью. Обмываю шрамы, такие глубокие, что кажется, от лица совсем
ничего не осталось, и думаю, что старухины слова
неточные.
Надо бы
так:«Кровь
смывают холодной
кровью».
Свет даёт блесклявка:
люминесцентная медуза. Карминцы носят их с собой и лепят к стене
где-нибудь в углу. Блесклявка, если в настроении, пускает щупальца
вдоль потолка и неровно светит. Ступив на порог, старуха подцепляет
медузу ногтями, отрывает от стены и прячет в платок, а платок
затыкает за широкий браслет. Каморка погружается во мрак. Снаружи,
за двойной дверью трейлера, холодно. За дни погони я привыкла к
непогоде, но в одной шёлковой сорочке меня трясёт. Мы скачем по
кочкам и балансируем на скользких зыбунах, застилающих болото.
Сколько это — «недалеко до землярки»? Из-за копчёного воздуха не
видно ни зги. Старуха сбивает у меня с лица
респиратор: