24 марта 1863, в воскресенье, дядюшка мой, профессор Лиденброк вернулся домой раньше узаконенного часа и стремительно ринулся в двери.
Обед был еще не готов, и это несвоевременное возвращение несказанно смутило нашу кухарку Марту.
– Ну! – подумал я, если дядюшка проголодался, так теперь подымет такой крик, что хоть святых вон понеси!
Дядюшка мой был пренетерпеливый человек.
Марта приотворила дверь в столовую и, тоскливо глядя на меня, с волненьем вскрикнула:
– Г. Лиденброк уж воротился? Господи! Что это значит? Верны ли наши часы? Вы видели, г. Аксель, он уж пришел!
– Да. Марта, уж пришел, – отвечал я. – У вас обед еще не готов? Что ж, это резонно: ведь еще нет двух часов. На Сен-Мишельской колокольне только что пробило половина второго.
– Так отчего же это г. Лиденброк воротился так рано?
– Не знаю, но вероятно он это нам объяснит.
– Вот он! Ну, я поскорей убегу. Вы, г. Аксель, пожалуйста урезоньте его, если он подымет бурю… Ишь, как несется по лестнице! Я убегу… Вы урезоньте его, г. Аксель, пожалуйста…
И Марта поспешно скрылась в свое кухонное святилище.
Я остался один в столовой.
Надо признаться, что я вообще характера очень смирного и «урезонивать» строптивого дядюшку не представляло для меня особого удовольствия. Я подумывал, нельзя ли мне как-нибудь проюркнуть в свою коморку, на чердак, но, пока я собирался, лестница заскрипела под тяжелыми торопливыми шагами, – хозяин дома появился, быстро прошел через столовую, сбросил с себя широкополую шляпу, кинул трость в угол и, исчезая в своем рабочем кабинете, крикнул мне:
– Аксель! иди-ка сюда!
Я еще не успел и пошевелиться, как уж из кабинета грянуло:
– Аксель! Да что ж ты? где ты там запропастился?
Я поспешил в кабинет нетерпеливого дядюшки.
Профессор Отто Лиденброк был человек не строгий и не злой, но сумасброд и чудак каких мало.
Он страстно любил науку и отличался непомерным упрямством. Уж если он раз что-нибудь забирал себе в голову – так конец: никакие убеждения, никакие доводы не действовали.
Ему, по пословице, хоть кол на голове теши, а он все свое.
Любовь к науке была у него, как я сказал, самая страстная, но в то же время самая эгоистичная. Он читал свои лекции с увлечением и в то же время ни мало не заботился ни о развитии своих слушателей, ни о том – приносят ли эти лекции им пользу, – он читал, если смею так выразиться, для самоуслаждения.
