Монастырь. ОборотеньПожалуй, я могу его убить. Опередить сдерживающие чары, метнуться — он не успеет спастись, оборотень быстрее. Да, могу. Но нельзя. Человек даже не понимает, как он важен для моего плана. Ненавистен, но важен и нужен. Тысяча лет заключения. Пытки, разговоры, колдовство — я выдержал все. Тюремщики менялись, я оставался. Узник монастыря в горах. Самой совершенной темницы, которую сотворили сами боги. Приманка и ловушка для Разрушителя. Моего повелителя и хозяина, ради которого я живу, кого люблю больше жизни и верность кому храню в сердце своем…
Рывок за ворот вынудил меня выронить книгу и упасть на пол.
— Ты вообще слышишь меня, Кэрат?
— Зачитался, — ответил я своему тюремщику.
— Мне не нравится! Все время кажется, что ты что-то замышляешь. Положи книгу на полку и иди прочь!
— Да, Анеш.
Я послушно убрал книгу и вышел из библиотеки. Взгляд врага прожигал спину. Не дождется. Слишком уж мало лет этому жалкому созданию, чтобы справиться с таким, как я.
Отсюда бежать невозможно. Антимагическая блокировка, толстые стены, постоянный надзор. Они следят, даже когда я сплю. Но и они не видят главного — мои мысли. Мысли — единственное, что принадлежит человеку полностью. Неважно, раб он или хозяин. Отними мысли, и человека не станет.
Но пока мысли есть, надо мной не властны даже боги. Наивные. Мне запрещено думать о них плохо, планировать побег. Я не планирую. Я уже убегаю — шагами, тенями, вздохами… Они смертны, я — нет. Я скован вечностью, скован гибелью повелителя, хозяина, которому я поклялся служить и которого убил. Время лечит, время усыпляет. Усыпляет бдительность моих стражей, как бы хороши они ни были. И я размышляю, ищу способы воздействия, рассчитываю шаги. Постоянно, чем бы ни занимался. Я убегаю, когда сплю, ем, работаю в саду.
Последнее мне нравится больше всего: бережно, чтобы не повредить, рыхлить землю у корней моего любимца — розового куста. Он прекрасен и безмерно колюч. Сам выводил, так что нечего жаловаться. Я любуюсь на свою работу, а потом, словно повинуясь внезапному порыву, обнимаю куст.
— Ты что творишь? — Очередной рывок разорвал кожу о шипы так, что кровь полилась уже потоком.
— Я? Восхищаюсь своим творением. Это запрещено?
Мой надзиратель не выдержал, ударил, да так, что я отлетел, покатился по траве, пятная ее темно-красным.
