3 декабря 1941 года.
Железнодорожная станция Елец.
Рядовой 507-го полка 148 стрелковой дивизии Алексей
Белов.
…Близкий удар пули поднимает фонтанчик снега. Искрящиеся на
солнце льдинки больно бьют по глазам, и я рефлекторно вжимаюсь в
ячейку.
Норки. Мышиные норки, которые не везде удалось связать узкими
ходами сообщений. В частности, мою.
Потому сейчас я один. ОДИН. Мне не перед кем храбриться, никто
меня не поддержит и не окрикнет. И я могу честно признаться себе,
что боюсь. Что очень сильно боюсь.
Тяжёлый удар артиллерийского снаряда сотрясает землю. С
бруствера на шинель сыплются комья мёрзлой земли и грязный снег; он
попадает за воротник. Но я не чувствую холода. Я вообще ничего не
чувствую, только пытаюсь сжаться ещё сильнее.
Земля дрожит под тяжестью приближающихся танков. Их всего два.
Всего… Я мог так думать до сегодняшнего дня, пока Митьку
Архипова с расчётом не накрыл первый же выстрел долбаного фрица!
Единственный в роте
станковый «максим», гордость сержанта… Больно он большой, да и
громоздкий щиток уверенно выдаёт позицию пулемётчика.
Неимоверным усилием воли заставляю себя приподняться. Только на
уровень глаз, чтобы увидеть противника.
Вот же!.. Они уже совсем близко. Метров пятьсот, не больше.
Какой противный свист у этих мин! Совсем рядом со мной
взрывается один такой подарочек; некоторые бойцы называют его
«огурцом». Вроде и небольшой снаряд, но старожилы дивизии, успевшие
повоевать в Белоруссии и под Смоленском, больше всех ненавидят
именно миномётчиков с их «огурцами». Ну, после «лаптёжников»,
конечно. Уж больно часто сыпят – с боеприпасами у немцев порядок,
не то что у нас.
А между тем фрицы из своих «самоваров» начинают нас конкретно
давить. Свист становится нестерпимым; он словно ледяная змея, что
забирается за шиворот, – противно, и достать никак не
получается.
Негромкие хлопки вокруг меня бьют словно кнутом. В ответ
раздаются матюки храбрящихся пацанов… и первые крики боли.
Я снова прячусь в стрелковой ячейке. И какой дурак решил копать
их вместо окопов?! Там-то ты не один, там ты чувствуешь плечо
товарища; там гораздо легче бороться с ужасом, что охватывает
новичка в первую схватку.
Но, между тем, не видеть врага ещё страшнее. Нет, не храбрость
заставляет меня снова приподняться над бруствером, нет. Просто
умереть вот так, сжавшись в комок и видя лишь раскисший чернозём,
перемешанный со снегом, – это даже хуже, чем поймать случайную
пулю.
