«Дождь, возможенъ градъ, но всё же ночь будетъ жаркой», – черезъ шипѣніе разсказывалъ о погодѣ, подрагивая изображеніемъ, старый телевизоръ. Дѣлать было совершенно нечего, поэтому оставалось лишь смотрѣть въ окно на мокрый проспектъ въ неоновыхъ рекламахъ да на изрѣдка проносящіеся машины.
Всё это мѣсто было похоже на то, гдѣ я когда-то жилъ. Но когда рѣшено было помѣнять весь этотъ песчаный бытъ, что хрустѣлъ на зубахъ, на болѣе спокойный и влажный, то переѣхалъ сюда. Сюда, гдѣ дожди и роса бываютъ гораздо чаще, чѣмъ сосѣдскія склоки.
Четыре дня назадъ купилъ въ магазинѣ свѣжую тунцовую пасту, одинъ разъ сдѣлалъ бутербродъ, да такъ и забылъ о ея существованіи на верхней полкѣ холодильника.
– Давай съѣздимъ въ лѣсъ? – предложилъ я ей.
– Въ тотъ, гдѣ погостъ? – спокойно отвѣтила она.
– Тамъ сѣрыя плиты.
– Тамъ нѣтъ людей.
Сегодня вагонъ метро былъ полупустъ, и жарило солнце. Ѣхать было часа два. Мы уснули.
– И, правда, здѣсь всё очень тихо.
– И не поютъ птицы!
– Навѣрное, у нихъ трауръ.
– Почему?
– Въ новостяхъ передали, что какой-то самолётъ совершилъ аварійную посадку изъ-за попавшей птицы въ сопло двигателя. Навѣрное, по ней печалятся.
– Кто знаетъ, быть можетъ и такъ, – отвѣтила она, и мы пошли дальше между плитъ засыпанныхъ иголками.
– Иголки – это пепелъ лѣса.
Вчера срѣзалъ нѣсколько вѣточекъ папоротника, того, что растётъ неподалёку.
– Мы есть всегда.
– Откуда ты это знаешь? – спросила меня она, держа за руку.
– Знаю.
– Я тебя люблю, – и пристально посмотрѣла на меня.
Завтра нажму кнопку вызова, и за считанныя секунды лифтъ отвезётъ съ верхняго этажа въ міръ людей и тунцовыхъ пастъ. Заверну за уголъ дома напротивъ, дойду до поля – тамъ, какъ кровью облитый пергаментъ, есть красные цвѣты. На вѣтру ихъ лепестки дрожатъ.
– Здравствуй, – скажу я ей и протяну ихъ.
Она будетъ въ бѣломъ сарафанѣ и съ шёлкомъ волосъ.
Къ ея груди прижатъ папоротникъ и цвѣтки мака.
