Каждый смешок, каждая ужимка на похоронах били пощечинами. Селин устало прикрыла глаза и поджала губы.
В пронизывающем холоде проносились обрывки оживленных бесед и мерзкое хихиканье, чуть приглушенное веерами. Во мраке траура по последней моде то тут, то там бликовали бока богато инкрустированных фляг.
«О, нелюди! Вам бы еще начать фанты разыгрывать!..»
По всей видимости, церемония погребения показалась собравшимся слишком пресной. Настолько, что компании великосветских гостей пришлось развлекать себя самостоятельно. Брат усопшей – разодетый в пух и прах герцог Фредерик де Сюлли – возглавил остроты в краткой, но точной оценке платьев. И свита немедленно подхватила забаву. Селин готова была поклясться, что в толпе прозвучали несколько имен портных да колкости в адрес белошвеек.
«Действительно, здесь все свои, а протокол писан единственно лишь для черни».
Нервный бег облаков пропустил луч бледного, словно больного, солнца.
И на мгновение ее осенило.
А что, если все – обман?..
Селин перевела глаза на гробовую доску.
Не случайно же мрачное каменное изваяние в нише фамильного склепа ничем не напоминало мать!
А что, если… она жива?! А в черном мешке похоронили кого-то другого?!
В воздухе словно пахнула матушкина розовая вода с кардамоном, и Селин вскинула подбородок.
…И ведь не самая нелепая идея, учитывая извечные подковерные игры верденского двора! О, она с детства усвоила их циничные правила: доверять здесь нельзя никому. Даже себе?
«Думай, думай, Селин! Кому выгоден весь этот фарс?»
Словно в ожидании подсказок, она тайком еще раз оглядела высокое общество.
Платья гостей на погребальной церемонии отличались от бальных разве что небрежной строгостью кроя. Даже чернота тканей спорила друг с другом в дороговизне и скверно прикрытой роскоши украшений…
Они точно скрывают что-то!.. На мгновение напудренные лица превратились в застывшие безликие маски.
Чтобы сбросить наваждение, Селин украдкой сжала кулак и ощутила, как собственные ноготки больно впились в кожу. Кажется, она сходит с ума… Горе и несколько суток без сна давали о себе знать, и теперь самые безумные мысли стали посещать ее голову.
Не она ли все эти дни не отходила от постели матушки? Не сама ли она до последнего вздоха держала ее слабую руку в своей?
Мрачная действительность была неумолима. Мраморная статуя и холодное надгробие – все, что осталось от единственного источника любви и теплоты в жизни Селин. Она больше не увидит лучистых глаз с грустинкой, не услышит ласкового голоса, не согреется в родных объятиях, где с самого детства привыкла укрываться от опасности.