«…Безначальным и бесконечным потоком слова рвались из него, но упирались в неприступную стену зубов. Копились. Стенали, толкались, душили друг друга и погибали невысказанные. Валились трупами обратно в яму души и гнили там, удобряя её для новых искренних слов, что, вероятно, также сгниют невысказанные. А те, которым удавалось прорваться, выползали изо рта синюшными, полудохлыми и, не успев глотнуть воздуха, соскакивали безвольно с губ под ноги. Обращались не в звук, но всхлип, необязательное бормотание. Мертворожденными утопали в грязи.
Они молчали. Невероятный, истязающий труд – молчать, когда хочется орать во всю глотку. Смотрели друг в друга. На всем свете остались лишь их глаза. Её глаза. И ярая муть в них кричала ему, что она никогда его не простит. Не простит за то, что не дал сломать тишину. Выстоял. Оказался сильнее слов. Её и своих. Не сказал, что любит, не предложил оставить все, как оно есть и жить дальше, обманчиво надеясь, что впереди их ждет что-то светлое. Не солгал, что они все равно будут вместе.
Она заплакала, по-детски запрятав верхнюю губу. Чуть подалась к нему ближе. Изо всех сил он смог не тронуть её. Успел схватить только запах. По вискам пробежали мурашки. Одного жеста, одного объятия было ещё достаточно. Он обошел её. Какая же она маленькая! Не касаясь, понюхал затылок, шею. В считанных миллиметрах от головы прошелся рукой по волосам, чувствуя их электричество. Мысленно обнял – в последний раз сжал содрогающееся любимое тельце и, развернувшись спиной к спине, ушел.
Люди измотанно добегали свой день. Стонал и хрипел старый, в тенях покосившийся город. Мелькали огни машин. Сеяли желтые блики в зрачки. Из приоткрытых окон порой ударял в ноздри приманчивый аромат жареного картофеля. Жены ждали мужей, готовили им ужин. А он, не зная, куда и зачем бредет, чувствовал себя одураченным собою же. Одураченным и счастливым. От того, что сделал правильный выбор – до жути правильный, почти нечеловеческий.
Шаг его стал ускоряться. Моментами он срывался на бег – нервный, холерический и благо заморосило нечто невнятное, напоминающее дождь, замаскировав его сумасшествие в желание скорее укрыться от непогоды.
В голове зародился далекий, нарастающий гул. Он слышал его, нутром чувствовал давящие вибрации, от которых начинало тошнить. Звук приближался с каждым пройденным метром, и, казалось, он подгоняет его собственным ускорением, своим неприкрытым рвением скрыться, как жертва сама увлекает охотника, источая мнимый и меж тем неизменно уловимый тонкой сенсорикой хищника запах страха.
