Нет веры политикам, синоптикам и маклерам. В этой незыблемой, непоколебимой фразе, честно слизанной с отцовских дневников, Доменико убеждался ежедневно. И если с ложью политиков и маклеров приходилось мириться в силу убеждений, что, мол, одних портит власть, а других – деньги, то третьих, откровенно говоря, не оправдывало ничто.
Брезгливо морщась, Доменико Джованни осторожно тронул носком лакового туфля свежее зеркало лужи, вмешавшее прозрачное, словно гигантский аквариум, здание аэропорта вместе с буквами голубого неона "Киiв" и безразличной серой эмалью низкого неба. Овал заволновался, заходил бурунами, словно расстроенный телеприёмник, потерял фокус и цвет и окончательно захлебнулся мелкой рябью помех. Противная морось в отместку переросла в осенний дождь. «Ну вот», – рассердился Доменико, припоминая, как ещё пару часов назад перед вылетом в Загребе он проверял прогноз погоды на предстоящий день в украинской столице. Дожди шли стороной – и зонт сегодня лишний спутник для краткого свидания с городом. От дождя у Доменико портилась причёска – его шикарные завитки свисали вниз упрямыми неподатливыми пасмами. Смоляные, завитые в пружины и зализанные назад волосы, массивные ляжки и демоническая страсть в глазах достались Доменико от отца Аурелио Джованни, уроженца Лидо-ди-Йезоло. Знающий себе цену итальянец сокрушённо кивал головой, когда кто-то пенял на его недостатки. И как любой другой итальянец, никакую критику он не воспринимал достаточно всерьёз, чтобы перевоспитаться. Правда одна: французов Аурелио недолюбливал. Уж очень спесивы, разорялся он, эти потомки древних галлов. Свысока глядят на заальпийских соседей, заполонили рынок третьесортным вином, которое ни один итальянец в здравом уме пить не станет. Вот тут-то Аурелио кривил душой. Итальянские рестораны охотно брали французские сорта, отчего Джованни, владелец винных погребов, терпел солидные убытки. Не чувствуя потребности менять свои привычки, виноторговец шёл наперекор судьбе и часто совершал поступки, о которых впоследствии сожалел. Сожаление без покаяния было ещё одной чертой строптивого макаронника. По общему мнению тех же французов, всякий итальянец – это шумный, нервный, пройдошистый тип, чей ум и природная изобретательность опорочены изнеженностью, излишним празднолюбием и необъятной ленью.
