Стоял холодный и пасмурный сентябрьский день 190… года. Хоть и было еще только пять с половиной часов пополудни, сумерки уже сгустились над громадной столицей России. Мелкий частый дождь бил в лица прохожих, обильно смачивая мостовую и панели. Густой влажный туман поднимался над Невой, мощно катившей свои серые волны в русле, заключенном в гранитные набережные.
Во втором этаже большого и прекрасного дома на Английской набережной сидели в гостиной три дамы и маленькая шестилетняя девочка.
Одной из этих дам исполнилось уже семьдесят лет, но она была еще так бодра и крепка, что ей нельзя было дать более пятидесяти. Эта худощавая женщина, одетая в черное платье, вышивала в пяльцах гобелен, предназначенный для церкви. В этой работе ей помогала дочь, женщина лет пятидесяти, худая и суровая, как мать. На бледном желтоватом лице ее с резкими чертами – орлиным носом и тонкими губами – сохранялось злое и упрямое выражение.
Первую звали Марией Николаевной Антоновской. Она была вдова одного из высших сановников железнодорожной администрации. Дочь ее, Клеопатра Андреевна, тоже была вдова – генерала Герувиля.
Бледный полусвет, воцарившийся постепенно в гостиной, принудил обеих дам бросить вышивание, а третью, читавшую у окна роман Золя, закрыть книгу. Одна только девочка продолжала шумно играть с большой прелестной куклой: она то катала ее в маленькой тележке, то расчесывала ей голову, беспощадно вырывая волосы.
– Меня начинает беспокоить молчание Жана: вот уж три недели, как он не пишет мне ни слова. Не заболел ли он? – сказала Клеопатра Андреевна, прерывая молчание.
– Болен? Полно вам, тетя, беспокоиться из-за пустяков! Вероятнее всего, он совершает разные глупости и поглощен какой-нибудь любовной интрижкой. Вы сами хорошо знаете, как он легко воспламеняется и как ленив на письма, – заметила молодая женщина, ранее читавшая у окна.
Это была довольно красивая двадцатипятилетняя особа, очень нарядная, кокетливая и весьма жеманная.