Сейчас в конце моего жизненного пути, перечитывая дневники и переписку, похоронив двух мужей и сыновей, раздумываю о своей судьбе. Именно о судьбе, а не о жизни, потому что взрослая жизнь моя прошла в крайней бедности и неисчислимых попытках бороться с ней, в тяготах и переездах, а судьбой была предначертана глупая двойственность этой самой жизни: с одной стороны, я желала всего революционного, но не всем сердцем и умом, а так, поверхностно, почти ничего не делая, а с другой стороны, всю жизнь оставалась дворянкой и уехала из родной страны из-за революции.
Хотелось бы прожить сначала и по-другому? Конечно. Но я не совершила ничего ужасного, отчего бы днём мучила совесть, а по ночам кошмары. Лишь один свой поступок считаю таковым, именно он тревожит душу и заставляет перечёркивать столь важную для меня уверенность в собственной порядочности или хотя бы в стремлении быть такой. Ночью снова смотрела на лунный свет на одеяле, а перед глазами сцены из жизни. Вдруг поняла, что не смогу простить себе тот поступок, остаётся надеяться только на высшее прощение, которое отменит самонепрощение. Но ведь я неверующая! Только в детстве стояла перед иконами, замерев и не понимая, что нужно чувствовать, о чём думать и как молиться. А мама моя умерла в осаждённом Ленинграде, замёрзнув в канаве с кусочком чёрного хлеба в одной руке, а другая в крёстном знамении так и не смогла прикоснуться ко лбу. Только этой ночью поняла смысл слов “хлеб наш насущный дай нам сегодня”. В одной руке пища телесная, в другой – духовная.
Доживаю свои дни, месяцы или годы. Доживаю с болью, что жизнь моя была трудной, иногда невыносимой и почти всегда несчастной. Несчастна я и сейчас, хотя вернулась на Родину к родным, а те двое, по отношению к которым я поступила столь мерзко, возможно, смотрят на меня с небес и ждут, когда, наконец, присоединюсь к ним и услышу слова прощения. Говорят, мёртвые являются к живым. Вот бы явились и мне и тогда при жизни услышала бы слова прощения!
Отчасти душу согревает то, что поступила не по собственной воле, а под влиянием внешних сил и недомыслию, но не ищу в этом утешения. А если быть до конца честной перед собой, совершила я тот поступок ещё и потому, что всю жизнь недолюбливала обоих. Злил их патриотизм, набожность, семейные устои, не менявшиеся поколениями. А ведь жизнь моя начиналась именно так, в кругу любящих, воспитанных и образованных людей, на Соборной улице в Гатчине. Я была старшая. За мной родились Александра, Софья, Николай, Екатерина, Сергей, Михаил, Василий и Георгий. Ещё не было дома, жили в какой-то квартире. Бабушка наверху. Соня на четвереньках заползала к ней по лестнице, мама кормила старшего брата, который явился на свет после трёх девочек, отец служил в 23-й бригаде, часто ездил в Петербург, а когда дома что-то шло не так, громогласно кричал на нас. Я так пугалась, что приходилось менять панталоны. Утром в столовой бабушка грела на самоваре баранки, подавала отцу какао или чай, а нам молоко.
