Белые облачка грезились ему на светло-голубом небосклоне, пока колёса с хрустом вгрызались в мёртвую землю, оставляя за собой борозду на безжизненной равнине. Караван фургонов растянулся по пыльной дороге, и вороные кони несли шатры на колёсах сквозь беспросветную мглу ночи. Но какой бы чёрной ни была ночь, любая тьма – это отрезок, и первые лучи рассветного солнца уже накрывали Землю.
В последней повозке всё ещё царил мрак, и свет никак не пробивался сквозь плохо подогнанные щели. В углу сидел Амброзино. Его латаная одежда зияла дырами, но он всё равно улыбался, и влюблённый взгляд был намертво прикован к девушке, восседавшей на деревянном ящике. Её белая кожа, словно сотканная пауками-прядильщиками, и воздушный белый саван пробуждали в памяти Амброзино те самые облака, которые он видел только во снах. Здесь же, вместо неба, был лишь грубый лён, затемнённый ночью. А два её алых зрачка сверкали раскатом при каждом моргании, словно искры при ударе молота о наковальню.
Амброзино рассматривал её, как подобает рассматривать гранитные статуи, выискивая каждую деталь на её неподвижном теле. Вера нарушила молчание, обратилась к нему полушёпотом:
– Воды.
– Конечно, Вера, – пробормотал он, вскакивая с места.
«Ни разу не видел, чтобы она пила или ела…» – подумал он про себя. Амброзино неуверенно ступал по наложенным доскам от одного фургона к другому, пробираясь к головному.
Внутри царило марево из духоты и едкого табачного дыма, выедавшего стены. Посредине, за тяжёлым тёмным столом, заострённым по углам и покрытым лаком, сидела Шива, так что видно было только верхушку её тела. Шесть рук, сплетённых из дерева и кожи, застыли в причудливой позе над ней, напоминая диковинный охотничий трофей. Её взгляд был цепким, пронзающим всё вокруг. Даже во время отдыха она неусыпно следила за порядком. Но не за тем порядком, что противостоит хаосу, а за тем, что поддерживает неизменность, где всё так, как заведено. Появление Амброзино тут же вызвало у неё приступ неприязни. Справа от неё сидел Мугунду. Сын Нила, он обычно носил специальный костюм, который умело стягивал его лоснящийся жир, создавая подобие геркулесовой фигуры, но сейчас живот лежал на столе, занимая треть столешницы из массивной сосны. Взгляд Великого был устремлён прямо перед собой, будто у слепца, а челюсть машинально пережёвывала пищу. Брось ему в тарелку подкову, он бы и не заметил.
