Тишина в бюро судебно-медицинской экспертизы была особого свойства. Она не была пустотой – она была густой, вязкой субстанцией, наполненной отдаленным гулом инженерных систем, щелчком выключателя в дальнем коридоре и едва уловимым запахом хлорамина и стали. Для Игоря Сергеевича эта тишина была и рабочим инструментом, и убежищем. В ней мысли обретали кристальную ясность, а голоса прошлого приглушались до терпимого шепота.
Его кабинет, вернее, лаборатория, представляла собой стерильное пространство, где каждая вещь знала свое место. Инструменты, разложенные на хромированном столике, блестели под светом люминесцентных ламп, отражаясь в матовой поверхности главного рабочего стола. Именно на него переложили тело, доставленное по спецзаданию. Очередная жертва. Предположительно, того самого маньяка, чье имя уже несколько месяцев не сходило с первых полос и порождало панику в городе. Дело было громким, от следователей ждали результатов еще вчера, но Игорь Сергеевич не терпел суеты. Истина, по его мнению, не терпела давления.
Он закатал рукава темно-синего халата, щелкнул кнопкой диктофона.
«Протокол судебно-медицинского осмотра трупа девушки, имя неизвестно, приблизительный возраст двадцать-двадцать пять лет. Начало в двадцать три часа ноль пять минут».
Он расстегнул молчащий свидетельский мешок. И даже его, за двадцать лет карьеры видевшего, пожалуй, все возможные и невозможные формы смерти, на секунду кольнуло где-то глубоко под сердцем, в том месте, где он давно уже выстроил прочную стену.
Это был не просто труп. Это была симфония насилия, написанная безумным композитором.
Ее тело было полотном, испещренным знаками чудовищной боли. Глубокие, сливающиеся синяки, прошедшие все стадии цветения – от лилового до грязно-желтого, покрывали ноги, живот, грудь. Они напоминали карту неведомых и жестоких земель. Старые, серебристые шрамы от старых порезов причудливым, почти ритуальным узором пересекали кожу, поверх которых были нанесены свежие, зияющие раны. Лицо, когда-то, должно быть, милое, теперь было обезображено отеками; левая скула провалилась внутрь, образуя неестественную впадину – сложный оскольчатый перелом. На запястьях, лодыжках и на шее, тонкой и изящной, темнели рваные, кровоподтечные следы от веревок, впившиеся в плоть. Но самое незабываемое – это были ее глаза. Белки, залитые в сплошной кроваво-красный цвет, лопнувшие капилляры, рассказывали безмолвную, но кричащую историю последних мгновений ее жизни – смерть от асфиксии, от удушья.
