JZ тужился среди оранжевой от солнца сибирской тайги. Стëпа сидел на пассажирском. Ему уже девять, он большой и теперь можно. Отец объяснял что-то про тройки за год, которые непременно приведут на паперть, на низкооплачиваемую работу, а, в конце-концов, на теплотрассу. Стëпа слышал только отрывки. За окном деревья вдоль дороги отмеряли метр за метром, подсказывали путь, обещали удивительное лето. Деревья всегда знают больше и Стёпе казалось, что они готовы с ним поделиться. Вот-вот ему откроется какая-то тайна. Но спидометр показывал 130 и JZ продолжал наматывать километры. Деревья, может быть, и хотели что-то сообщить, но не успевали за шустрым праворульным японцем.
В зеркале заднего вида кувыркалось июньское солнце, впереди, за лобовым стеклом дразнило бесконечное лето. Бабушка наверняка с нетерпением кружит по квартире, на кухне пышат пироги, во дворе ждут друзья. В багажнике, возле сумки с вещами катается новый футбольный мяч и трясётся любимый велосипед. Степа абсолютно готов к лету. К тому же интересно, как там пацаны, с которыми он не виделся с самых весенних каникул.
Деревья на несколько секунд прервались, и Стёпа увидел затянутый зелëной пенкой пруд. Значит, до бабушки и каникул осталось около часа пути. Отец продолжал настаивать на важности образования, Степан неумело оправдывался, а на самом деле – представлял, что в этом пруду живёт кто-то или что-то мистическое и уму непостижимое. Что или кто конкретно в голову не приходило, но ощущение приятного волнения, предстоящих открытий и приключений нарастало.
И вот – табличка с названием бабушкиного города, ограничение скорости до 60 километров в час, провожающие до последней возможности сосны расступаются, и перед глазами раскидывается маленький городишко, с пятью высокими трубами на горизонте, пятиэтажными домами, кряхтящими по разбитым дорогам грузовиками, и одним светофором на перекрестке двух улиц: Ленина и Карла Маркса. Тут всё ладно, тут пахнет свежим хлебом, а в кулинарии недалеко от бабушкиного дома продают те самые пирожные, которые больше нигде и не попробовать. Местный пломбир такой нажористый, что когда его разворачиваешь он отливает не просто белым, а оранжево-теплым цветом. Словно топлëное молоко. Здесь пока ещё сохранялось то, что Степа пытался поймать в своём городе: влажный запах деревьев после дождя, тополиный пух, падающий стеной, словно снег, самострелы, свистульки из акации, трещетки на заднее колесо велосипеда. Ничего подобного в большом городе Стëпа не припоминал. Ни акаций, ни жирного пломбира и свежайших пирожных. Или, например, утренней рыбалки на кусочки теста.
