Пятнадцать лет назад
Солнце, ленивое и щедрое, словно перезрелый персик, заливало тягучим золотом тесную кухню съёмной квартиры на последнем этаже обшарпанной сталинки. Оно просачивалось сквозь мутные разводы на немытом окне, и в его косых лучах мириады пылинок вели свой сумасшедший, безмолвный хоровод – единственное по-настоящему хаотичное движение в этом застывшем, идеальном моменте времени. Воздух был густым, плотным, почти осязаемым; в нём смешались до пьянящей консистенции запах остывающей пиццы «Пепперони» из ближайшей забегаловки, нахальный аромат дешёвого игристого, которое мы с гордостью именовали «шампанским», и тот самый, ни с чем не сравнимый, эфемерный запах юности. Запах, в котором ещё не было горечи разочарований, а лишь безграничная вера в то, что весь мир – это огромный шведский стол, и тебе нужно лишь выбрать, чего ты хочешь, чтобы получить это немедленно.
– Долицына, прекрати соблазнять тостер, он всё равно не предложит тебе контракт с Vogue, – протянула Аня Сольцева, отрывая от общего пирога самый жирный, истекающий расплавленным сыром кусок.
Её голос, как всегда, был пропитан лёгкой, только ей присущей иронией, но в глубине умных карих глаз плескалось неподдельное, расслабленное веселье. Анна, наш мозг, наш вечный двигатель и самый надёжный якорь в бушующем море реальности, даже в день триумфальной защиты диплома оставалась верна себе. Высокая, поджарая, с копной тёмных волос, небрежно стянутых на затылке резинкой, она устроилась на скрипучем стуле, поджав под себя одну ногу в кедах. Вид у неё был такой, будто она не хвалебные оды от седовласых профессоров выслушивала, а в одиночку обрушила Уолл-стрит, просто развлекаясь.
– Не скажи, Сольцева, – тут же парировала Алиса Долицына, выгибая спину в совершенно неестественной, но оттого не менее эффектной позе, достойной обложки. – В отражении хромированной поверхности свет падает особенно выигрышно. Подчёркивает скулы и создаёт драматический блик. Ты ровным счётом ничего не смыслишь в высоком искусстве фотографии. И вообще, это не тостер, а винтажный образец промышленного дизайна. Я его на барахолке откопала.
Алиса, наша рыжеволосая бестия, наше ходячее произведение искусства, лениво поправила тонкую лямку шёлкового платья-комбинации, которое стоило больше, чем вся мебель в этой квартире, включая тараканов под плинтусом. Она всегда была такой: даже в декорациях студенческой нищеты умудрялась выглядеть как богиня, случайно сошедшая с Олимпа перекусить пиццей со смертными. Её роман с почти мифическим медиамагнатом Геной Ланским, который был старше её на целую вечность, был предметом наших бесконечных шуток и тщательно скрываемой зависти. Рядом с ним Алиса казалась райской птицей, по непонятной прихоти залетевшей в наш скромный курятник.
