Некоторые звёзды созданы для того, чтобы гореть ярко и недолго. Они вспыхивают на небосклоне ослепительной вспышкой, успевая осветить всё вокруг, а затем гаснут, оставляя после себя лишь тёплый след в памяти и невыносимую, пронзительную тишину.
Но астрономы знают: самая яркая вспышка – это не рождение, а смерть. Когда звезда, в десятки раз превосходящая наше Солнце, исчерпывает своё топливо, её ядро схлопывается, порождая колоссальный взрыв – сверхновую. На несколько недель она затмевает свет всех других звёзд в своей галактике. А потом на её месте остаётся лишь тускнеющая туманность и невидимая, неумолимая гравитационная пустота – чёрная дыра, что будет вечно впитывать в себя свет, но никогда не отдавать его.
Эта история – не о сверхновой. Она об астероиде. Одиноком, невзрачном куске камня и льда, что миллионы лет молча скользил в безвоздушной пустоте, не отражая почти никакого света. Его не занесли бы ни в один звёздный каталог. Его невозможно было разглядеть в самый мощный телескоп.
Но если бы у кого-то хватило терпения и особого зрения, он заметил бы странность в его движении. Он не просто падал в гравитационной яме ближайшей звезды. Он будто бы целенаправленно двигался. Искал. Ждал.
Эта история – об одной такой звезде, что должна была вспыхнуть сверхновой, но выбрала путь астероида. Его звали Рик.
––
Он появился на свет в ночь, когда над городом проходил метеорный поток Эта-Аквариды. Мари, измученная долгими родами, запомнила не первую боль, не крик акушерки, а полоску света от ночника, падавшую на личико сына. Он не плакал. Он смотрел. Его глаза, цвета тёмного шоколада, казались не по-младенчески сосредоточенными, будто он пытался сфокусироваться на чём-то важном за стенами родильного дома.
– Смотри, – прошептала она Мартину, сжимая его руку. – Он не на нас смотрит. Он смотрит… сквозь нас.
Мартин, уставший и счастливый, рассмеялся:
– Ему неделя, дорогая. Он, наверное, просто видит пылинки в воздухе. Или ангелов. Говорят, новорождённые видят ангелов.
Но Мари не могла отделаться от этого странного ощущения. Когда она впервые приложила его к груди, его крохотная ладонь легла ей на щёку не с бессознательным движением младенца, а с почти осознанной нежностью. И в тот миг ей показалось, будто комната наполнилась тихим, серебристым сиянием.
