Злата родилась в грозу. Говорили с такой метелью, что не видно было ни звезды, ни свечи в окне. Мать умерла ещё при родах, а отец раньше, в одной из тех бесшумных деревенских трагедий, о которых потом не любят вспоминать вслух. С той поры жизнь её принадлежала монастырю, хоть и не за один год она туда попала.
Семилетнюю девочку с заплаканными и голодными глазами привезли к вратам женского монастыря у огромного леса возле реки. Она прижимала к себе тряпичную куклу и почти не разговаривала. Серафима встретила её сама, укутала в шаль и тихо сказала, – ну что, не переживай. Здесь ты как у Господа под крылом, так что ничего не бойся.
Так и жила Злата при храме, при свечах, при книгах.
Она выросла светловолосой, тонкой, как васильковый стебель. Глаза её были цвета летнего неба, но не яркого, а того, которое бывает в раннее утро мягкое, задумчивое, будто с вопросом. Щёки у неё никогда не были розовыми, как у других девиц, зато вся её внешность казалась чистой, как пергамент белый, хрупкий, готовый сохранить что-то важное.
За ней приглядывали сёстры, не как монашки, а как родные тётки к сироте с добром, с печальной заботой. Сначала она училась при монастырской школе и пела в хоре, переписывала псалмы, выучилась читать да писать столь старательно, что вскоре стала проситься в библиотеку при храме. Там Злата проводила час за часом, перебирая древние книги, переплетённые в кожаные корки, с буквами, что будто дышали временем. Особенно она любила листать летописи и народные сказания.
И однажды в самом начале июля ей попалась тонкая книжка без названия, с выцветшими буквами.
В ней рассказывалось о ночи Ивана Купалы. Девушка читала о траве, что цветёт лишь раз в году. Потом о венках, которые плывут и исчезают в реках. Узнала что есть тропы где нельзя оглядываться. Читала и о голосах, что шепчут в воде. Узнала о настоящих ведьмах, русалках и огненных цветах.
И главное прочитала о любви, что может найтись, если не бояться смотреть в темноту.
Сердце у Златы сжалось не от страха, а от странного предвкушения.
Что-то в этой истории тронуло струну в ней, которую она не знала в себе прежде. В ту же ночь она не спала, глядя в окно на далёкое поле.
На рассвете, когда только вставали первые монахини не утерпев, она подошла к матушке Серафиме, старой монахине, что хранила ключи от библиотеки и когда-то её и приютила.
