Ясная морозная ночь. Прозрачный воздух звенит тишиной, резкие удары топора отдаются эхом. Колун рассекает полено, разбрасывает щепки по свежему снегу. Треск древесины рассыпается в воздухе, перекатывается по склонам пологих гор, словно по каменным волнам.
Бью снова, оставляю топор в полене, чтобы отдышаться, поднимаю голову к небу. Редкие звёзды смотрят на меня с удивлением.
Втягиваю ледяной воздух, с выдохом горячий пар вырывается изо рта. Махать топором непривычно, но работа разогревает, настраивает на верный лад. Передо мной два кубометра чурок, выданных на ближайшие месяцы. Разделаться бы сегодня хоть с частью кучи!
Время позднее, уже за десять, но без дров, я знаю, спать не получится. Промёрзшая по углам избушка держит тепло слабо, особенно ночью. Так что колем и греемся, таскаем дрова поближе к крыльцу.
Я на заднем дворе сельской школы, возле чёрной избы, построенной полтораста лет назад старейшиной Улубеем. Говорят, неплохим был человеком, правил общиной справедливо, избу эту поставил как свой главный дом, когда отделился от семьи и основал новое поселение. Часть его избы – теперь моё жильё.
В срубе прихожая и две комнаты. Налево – школьный класс с партами и скамейками; направо – моя жилая половина. Печка тут старая, одна на обе комнаты, жар от неё держится недолго. Чуть прозеваешь, не закроешь заслонку – тепло уйдёт в трубу, жизнь начнёт покидать и дом, и всех, кто в нём засиделся.
Холод вытягивает душу сквозь любые одеяла. Как-то с вечера пожалел дров – под утро едва не дал дуба. Встал закоченевший, с ледяными руками и носом; бросился к печке – загрузил дровами, растопил заново.
В моей комнате пахнет влажным деревом, известью и обожжёнными кирпичами. Круглые брёвна проконопаченных стен как-то держат тепло, но из щелей ветхого пола надувает, в углах белеет иней.
Тонкие окна наполовину замёрзли. То, что побольше, смотрит на дорогу – она идёт через всю деревню, нанизывая на себя ветхие избушки, придавленные временем. Днём в горы по ней ползут КамАЗы с углём, вниз на «Жигулях» спускаются частники. Пару раз за день проезжает общественный транспорт – неказистый уазик-буханка с местными жителями. Ночью дорога пустеет, покрывается снегом; поселение замирает до утра.
Деревня моя называется Улус-Черга: триста человек, затерянных среди Алтайских гор. От Москвы сюда путь неблизкий: три с половиной часа на самолёте до Новосибирска, затем шесть часов поездом до Бийска, полтора часа автобусом до Горно-Алтайска и оттуда ещё два часа по холмам, через Катунь, вверх по трясучей грунтовой дороге на забитой людьми «буханке».
