Первый курс в анапском вузе пах морем, свежей краской в коридорах и пьянящим запахом свободы. Для Алексея Гордеева этот запах смешивался с пылью от старого занавеса в студенческом театре. Он был гением в перевоплощении. Стоило ему выйти на сцену, как он становился то шекспировским королём, то чеховским интеллигентом. Но вот в реальной жизни… в реальной жизни он вечно спотыкался о собственные ноги.
Именно это и произошло на одной из первых репетиций. Он, размахивая руками и декламируя монолог Чацкого, пятясь задом, на полном ходу врезался в декорацию, изображавшую колонну. Деревянная конструкция закачалась с угрожающим скрипом.
– Осторожно! – чей-то голос, звонкий и уверенный, прозвучал рядом.
Чья-то рука резко подхватила его за локоть, удерживая от падения, а вторая – ловко поймала падающую «колонну». Алексей, смущённо хлопая ресницами, увидел девушку. Невысокую, с собранными в неаккуратный пучок каштановыми волосами, из которых выбивались непослушные пряди, и с самыми живыми зелёными глазами, которые он когда-либо видел.
– Спасибо, – пробормотал он, чувству себя полным идиотом. – Я… э… не рассчитал габариты.
Она рассмеялась. Звонко, беззлобно.
– Да у тебя их, габаритов, с полкомнаты. Я Катя. Ты, видимо, наш новый гений-самородок? Слухи уже ползут.
– Лёша, – выдохнул он. – И не такой уж я гений, как видишь.
– Гений – да, – парировала Катя, отпуская его локоть. (И он к своему удивлению, почувствовал лёгкую грусть от этого). – Но с ориентацией в пространстве явные проблемы. Ничего, научу. Я тут за старого осьминога слыву, всему голова.
С того дня они стали неразлучны. Но не в романтическом смысле – пока нет. Они были партнерами. Катя, которая к четвёртому курсу уже была неофициальным режиссёром-постановщиком, всегда была его страховкой. Она ловила его, когда он вот-вот должен был упасть, шептала ему подсказки, когда он терял нить монолога, и приносила ему бутылку воды, когда он, весь взмыленный, сходил со сцены после особенно эмоциональной сцены.
– Ты мой личный ангел-хранитель, – как-то раз сказал он ей, запивая водой очередной свой провал в танцевальном номере.
– Не ангел, – улыбнулась она. – Просто хороший партнёр. И осьминог. Помнишь?
Он помнил.
Их «большой прорыв» случился на втором курсе. Им дали главные роли в отрывке из «Ромео и Джульетты». Для всех это была просто еще одна студенческая постановка. Для них – нечто большее. Репетиции стали их отдельным миром. Миром, где Лёша перестал быть неуклюжим. В образе Ромео он был собран, грациозен и полон страсти. А Катя-Джульетта расцветала под его взглядом, который уже давно перестал быть актёрским.
