Желтые листья. Они не падали – лежали толстым, мокрым ковром, и я шел, разгребая их ногами. Осень в этом году была тихой, почти беззвучной, будто мир затаился в ожидании чего-то важного.
Мне пятьдесят пять. Хотя в зеркале я вижу мужчину лет сорока – подтянутого, без седины. Возраст выдают лишь глаза – слишком усталые для сорокалетнего, да мелкие морщинки в их уголках. Следы улыбок. Я любил улыбаться.
Как интересно устроен я, все мы, – пролетела мысль, четкая и ясная, без усилия. Но особенно я.
Я остановился, глядя сквозь оголенные ветви на белесое небо.
Если считать, что меня создал Бог, то я являюсь его произведением искусства. Произведением искусства, состоящим из трех частей.
Ветер шевельнул верхушки деревьев, но до земли долетел лишь тихий шепот.
Моё физическое тело, как изображение – картина. Икона, как духовность – символ Бога. И барельеф.
Слово «барельеф» повисло в воздухе, обретая вес.
Барельеф – изображение на плоскости, в котором фигуры слегка выступают над поверхностью, – будто кто-то прочел вслух слова из давно забытого учебника.
Я медленно кивнул самому себе.
Конечно, барельеф. Слегка выступающий над поверхностью. Надо мной. Мой внутренний голос.
Мысль оформилась в законченную формулу, простую и неоспоримую.
Я, Внутренний голос и Бог – этакий триптих.
Три́птих – произведение искусства, состоящее из трёх частей: барельефов, картин, икон и других, объединенных общей идеей, – снова прозвучал тот безличный, знающий голос.
Я стоял один на пустынной аллее, чувствуя странную тяжесть этого открытия.
Я, Внутренний голос и Бог, объединенные общей идеей. Только какой?
И, помедлив, добавил уже совсем тихо, почти беззвучно:
И ещё эти другие…
Где-то в глубине парка, за стеной оголенных деревьев, хрустнула сухая ветка. Будто кто-то сделал первый, точный надрез.
