Мама. Она всё время была шумной, возможно, даже злой, просто он не знал такого понятия. Для Птыся она была загадкой и главным страхом, но кроме всего этого – она была и его покровителем, богом и судьбой. Птысь это помнил всегда.
Птысь был не человеком, он был кем угодно: тварью, монстриком, пушистой мордой, но никак не человеком. Однако душа у него была совершенно человечья, только без того, странного по его мнению желания чем-то править, быть хозяином чего-то, чувствовать принадлежность чего-то себе. Странные всего было то, что его родителями были самые обычные человеки.
Его тело навострилось, настороженно следя за окружением своего уголка. Было тихо, и эта тишина резала уши. Мама ещё не вернулась домой. Хорошо, можно полежать.
Птысь был похож на белого и пушистого зверька, однако его белая шёрстка давно стала пыльной и серой. Лапок у него было всего две – ими он волочил своё пузико по полу, иногда чуть пища от попавшей под лапку крошку. Мама такие писки не одобряла.
Его мордочку – неразборчивую пушистую трапецию – украшали два бездонных, как озёра, глаза, смотревшие на мир в леденящем ужасе. Рот и ушки были скрыты мехом, представляя из себя чёрточку и два небольших, совершенно незаметных отверстия.
Дверь всё ещё не издавала скрежета, и Птысь, совсем утомлённый от своей осторожности, позволил себе вздремнуть, видя во сне своё прошлое, то, что происходило пол его жизни назад… Возгласы пьяного отца, ещё не ушедшего тогда из семьи и не попавшего под чьи-то колёса, чего мама в последнее время, если верить ее словам, или, если быть вернее, выкрикам, очень хотела… Шёпот хирургов и яркий свет лампы… Наконец, вопли матери «он нормальный!» И щелчок замка разбудил малыша, и тот, взбудораженный, в панике задрожал, приподнявшись на лапках и смотря на дверь двумя блюдцами.
Мама была в приподнятом, даже чуть-чуть игривом настроении, что не только не радовало, но и волновало Птыся. Он внимательно следил за ней, пока она скидывала куртку, снимала обувь, заплывая красивыми стопами в тапочки и устремлялась в ванную, чтобы помыть руки. Встретившись в коридоре взглядом с сыном, она бросила что-то неразборчивое в его сторону, уйдя ненадолго в гостиную и скоро вернувшись с розовым бантиком:
– Сынок, смотри! Это тебе!
От неё пахло испорченным виноградным соком, который так любил отец. Птысь в приступе паники не убежал, а вытянул едва ли существующую шею к ней, дрожа всем телом. Мама, явно довольная такой «радостью» Птыся, быстро обернула бантик вокруг его шеи, завязав его чуть туже, чем было нужно, однако малыш не не подавал виду, никак не указывая на дискомфорт. Он чуть завилял задней частью тела, что было для него, очевидно, тяжёлой задачей, сильно обрадовав этим маму:
