Пролог: «Письмо из Кёнигсберга»
Гараж под Иркутском пах дымом, моторным маслом и чем-то ещё – тишиной после бури. За окном шёл мелкий дождь, тот самый, что моет не землю, а воспоминания. Москвич-2140 стоял у стены, будто отдыхал после долгой дороги, а на верстаке – кипел чайник, хотя огня под ним не было.
Марк чинил кассетный адаптер – не потому что сломался, а потому что руки требовали дела, а мысли – паузы. Аня сидела на перевёрнутом ящике, листая Книгу Швов. Страницы, что раньше шептали о разломах, теперь молчали. Как будто мир, наконец, перевёл дыхание.
И в этот момент – письма.
Первое лежало на пороге – сложенное втрое, с почерком, который Марк узнал сразу. Люда.
Калининград. Улица Дм. Донского.
Фонари зажигаются после полуночи.
Не электричеством. Голосами.
Поют песни 1945 года – и немецкие, и русские.
На рассвете – плачут чёрной смолой.
Местные боятся ходить ночью.
Если это твоё – приезжай.
Если нет – забудь.
Я всё равно запишу.
Марк передал записку Ане. Она прочитала. Помолчала.
– Это не разлом, – сказала она. – Это рана.
Кто-то пытается сохранить память, но делает это неправильно.
– Память не должна быть болью, – ответил Марк. – Но и не должна быть забыта.
Он уже собирался отложить письмо, когда заметил второе.
Оно лежало на капоте Москвича – не брошенное, не упавшее. Просто – было там, будто его принёс ветер с запада.
Конверта не было. Только старая фотокарточка, пожелтевшая, с потрёпанными краями. На лицевой стороне – улица Кёнигсберга, 1944 год. Дома в руинах, но фонари – целые. Один – горит. Вокруг – тени, похожие на детей.
На обороте – надпись углём, будто писали в темноте, наспех:
«Они не хотят домой.
Они хотят, чтобы их услышали.
Приезжайте.
Иначе фонари начнут звать по именам».
Аня взяла карточку. Провела пальцем по надписи.
– Это не угроза. Это просьба.
– Кто бы ни писал – он помнит, – сказал Марк. – А те, кого он помнит… ещё не ушли.
Он подошёл к магнитофону. Вставил чистую кассету – не для записи. Просто чтобы проверить тишину.
Нажал «Play».
Сначала – шипение.
Потом – голос.
Тихий. Женский. Поющий на немецком:
Schlafe, mein Prinzchen, schlaf ein…
Still ist die Nacht, der Mond scheint herein…
Колыбельная.
Не записанная. Не скопированная.
Живая.
Как эхо из подвала, где когда-то прятались дети.
Аня замерла. Марк – тоже.
– Это… не «Доктор», – прошептала она. – Это настоящая боль.
