От автора:
«Я не верю в святых и не верю в окончательное зло. Мне кажется, человек устроен куда сложнее: в каждом из нас есть место и для света, и для грязи – и оба пытаются доказать, что они настоящие. Я всегда считал, что человеческие пороки – это не грехи, а просто способы не сойти с ума от пустоты. Каждый находит свой – кто-то пьёт, кто-то молится, кто-то крутит рулетку. Но суть у всех одна: страх остаться наедине с самим собой, когда в комнате становится слишком тихо.
Мне хотелось написать не о пороках, а о людях, которые через них пытаются дотронуться до жизни. Не осуждая, не оправдывая – просто показывая, как легко потерять себя в попытке что-то почувствовать.
Каждый из этих рассказов – это маленькая исповедь без церкви, маленькая драма, в которой никто не следит за тобой из-за кулис. Мир редко даёт второй шанс, но иногда он хотя бы позволяет нам увидеть себя со стороны».
Настоящая зима в этом городе подкрадывалась исподтишка. Она не приходила с метелями, а просачивалась в его каналы ледяной изморосью, что неделями висела в воздухе. Город стоял, как гигантское, заброшенное казино, где вместо неоновых огней горели тусклые фонари, отбрасывающие на брусчатку длинные, пляшущие тени – карикатурные силуэты одиноких прохожих, спешащих укрыться от собственных мыслей.
Леонид зашел в это место так же, как когда-то заходил в пустую квартиру после похорон Анастасии – потому что больше идти было некуда, а остановиться означало услышать тишину. Тишину, в которой уже не звенел ее смех.
Он не помнил, кто впервые упомянул это место – будто само слово «Азарт» однажды всплыло в голове и больше уже не отпустило.
Вывески не было. Только тускло горящий газовый рожок в форме полумесяца над тяжелой, черной, обитой потрепанным бархатом дверью, в складки которого въелась вековая городская копоть. Надежды больше не было. Надежда была для тех, кому есть что терять. У него оставалась только боль, и он пришел поставить на кон именно ее.
Внутри смешались запахи красного дерева, выдохшегося табака и воска, который прятал под собой пыль прожитых лет. Откуда-то тянуло холодом, проникавшим в самую глубь. Ни толп, ни смеха, ни звона монет.
Только хриплый саксофон за стеной – он тянул медленную, усталую мелодию, в которой слышались и похороны, и любовь, и то редкое спокойствие, что наступает, когда всё уже позади.
