Пролог: Нулевая точка
Звук пришёл первым. Не звонок, не вибрация, а именно звук – щелчок, затем шипение цифровой пустоты, и наконец – её голос. Он всегда ставил беззвучный режим, чтобы внезапные уведомления не вырывали его из хрупкого равновесия дня. Но для неё он сделал исключение. Её сообщения прожигали тишину.
Ави не двигался. Его пальцы, лежавшие на кожистой обивке подлокотников инвалидной коляски, дрогнули, но не более того. Сорок восемь лет. Сорок восемь лет он прожил в этом теле, которое с годами не становилось ни более послушным, ни более привычным. Оно было как чужой скафандр, громоздкий и неудобный, из которого он никак не мог выбраться.
Голос Лейлы заполнил комнату. Он был тихим, прерывистым, словно её лёгкие, слабые от рождения, не могли выдать нужный объём воздуха, чтобы донести слова до микрофона. Но в этой слабости была такая сила, от которой сжималось его собственное, относительно здоровое сердце.
«Сегодня ночью я буду смотреть на луну.»
Пауза. Он услышал, как она переводит дух, короткий, свистящий вдох.
«Представь, что твоя рука держит мою.»
Тишина. Сообщение оборвалось. Ави закрыл глаза. Он представил. Он представил её руку – тонкую, с длинными пальцами художницы, которые она едва могла контролировать, но которые творили на экране планшета дивные, хаотичные миры. Он представил, как его собственная ладонь, сильная, с проступающими венами, но неспособная застегнуть пуговицу на рубашке, накрывает её руку. Тепло. Вес. Спокойствие.
Он посмотрел на свои пальцы, лежавшие неподвижно. Они могли быстрее молнии пробегать по клавишам, вылавливая чужие ошибки, строя безупречные предложения. Они могли управлять джойстиком коляски с хирургической точностью. Но они не могли сделать этого простейшего жеста – протянуться и коснуться.
Смартфон лежал на специальном держателе, привинченном к коляске. Он наклонил голову, поднес подбородок к сенсорной панели, которая заменяла ему мышь, и с трудом, буква за буквой, напечатал ответ. Это заняло несколько минут.
«Моя рука уже держит твою.»
Он отправил и откинулся на спинку. Комната погрузилась в привычную ему тель-авивскую тишину – приглушённый гул кондиционера, отдалённый гулок с улицы, доносящийся сквозь стеклопакет. Камера его сознания медленно отъезжала, как в финале грустного фильма. Он оставался один в своей современной, функциональной клетке – стерильной квартире с поручнями, широкими дверями и низкими столами. За огромным окном, доходившим до пола, простиралось Средиземное море. Сегодня оно было спокойным, почти стеклянным, цвета жидкого бирюзового мрамора. Оно было прекрасным, этим морем. И абсолютно равнодушным. Оно не знало ни о его отчаянии, ни о её слабости. Оно просто было. И разделяло их.
