Безымянный достал из холодильника жестяную банку из-под печенья, поставил на стол и открыл крышку. Внутри, на ватной прослойке, лежали сушеные мухоморы – алые шляпки с белыми хлопьями-веснушками, похожие на миниатюрные миры, законсервированные в своей ядовитой святости. Кот-Будда, свернувшийся на подоконнике, приоткрыл один глаз, следя за действиями хозяина с видом знатока, оценивающего качество подношения.
Безымянный отсчитал десять шляпок. Этого должно хватить, – подумал он вслух, хотя мысль эта была лишена внутренней формы, возникнув и растворившись в пространстве кухни, как пар от чая. Одну за другой он съедал их, аппетитно похрустывая и запивая горячим чаем из жестяной кружки, покрытой потрескавшейся эмалью цвета угасшей зари.
Мухоморный туман на этот раз был не растворенной гранью, но жидким хрусталем, переливающимся всеми оттенками невозможного. Безымянный ступил в него – и пространство вздохнуло, распахнувшись не полем или лесом, но ландшафтом чистой потенции. Он стоял в эпицентре звука, рождающего форму. Вибрация, исходившая от центра этого мира, была знакомой – он слышал её отзвук в гуле трансформатора перед коротким замыканием, в последнем вздохе умирающего компрессора. Это был гимн тотальному распаду и тотальному же творению.
В центре, в воронке этого энергетического вихря, танцевал человек. Его движения были хаотичны, лишены ритма, подчинены лишь внутренней гармонии, непостижимой для линейного ума. Это была Динамическая Медитация, но не та, что описана в книгах, а её изначальный, дикий прототип, существовавший до всяких методов. Он не танцевал танец – он был содранной кожей самого времени, обнаженными нервами пространства. Это был Ошо. Не бренд, не учитель, а явление. Стихия осознанности, принявшая облик седобородого человека в развевающемся белом одеянии.
Безымянный не наблюдал. Он со-настраивался. Его неподвижность была не пассивной, а активной – якорением, удержанием этой безумной энергии в точке равновесия. Он был стабилизатором в цепи божественного безумия.
Вихрь постепенно утих, перетекая в едва заметную пульсацию. Ошо замер, его грудь тяжело вздымалась, но на лице сияла ясность абсолютного штиля после урагана. Он открыл глаза и встретился взглядом с Безымянным.
– Мастер, – произнес Ошо, и в его голосе не было ни тени иронии, лишь констатация факта, – который не мастерит. Ты пришел пешком или приехал на грохоте своего железного Авалокитешвары?
