Введение
Иногда человек живёт так, будто каждый его шаг – на тонкой грани между правильным и ошибочным, будто кто-то невидимый стоит за спиной и следит, оценивая, стоит ли он любви, принятия, жизни без оправданий. Мы вырастаем с этим ощущением наблюдаемости, когда каждый поступок будто должен быть объяснён, каждое чувство – оправдано, а каждая ошибка – искуплена. Но однажды наступает момент, когда становится невыносимо тяжело не потому, что кто-то осудил нас, а потому что мы сами стали самым строгим судьёй для себя. Именно тогда рождается потребность – не просто понять, но простить. Не мир, не других, а себя.
Мы боимся прошлого, как дети боятся темноты, в которой им кажется, что прячется что-то страшное. Но прошлое – это не чудовище под кроватью. Это мы сами, только прежние: неловкие, уязвимые, неумелые в жизни, но искренне старающиеся. И всё же, вместо того чтобы с теплом смотреть на ту версию себя, мы нередко делаем её врагом. Мы вычёркиваем воспоминания, которые напоминают о боли, отстраняемся от чувств, которые когда-то нас разрушили, и создаём иллюзию “новой себя”, чистой страницы, на которой будто нет следов прожитого. Но человек не может начаться заново, не обняв ту, кем был. Без этого любое новое начало будет лишь бегством, а не исцелением.
Каждый человек хотя бы раз ощущал это мучительное чувство: «если бы я тогда поступила иначе…». Мы мысленно возвращаемся в разговор, где сказали лишнее, в отношения, где выбрали остаться дольше, чем стоило, в момент, где не защитили себя. Мы крутим это снова и снова, как заезженную плёнку, будто уповая на то, что внутри этого воспоминания скрыт код искупления. Но прошлое не нужно исправлять – его нужно понять. Ведь любое действие, каким бы болезненным оно ни было, когда-то казалось нам единственно возможным. Мы поступали, исходя из того уровня осознанности, любви и страха, который был нам доступен в тот момент. И в этом – вся правда человеческой жизни.
Однажды ко мне на консультацию пришла женщина – назовём её Анна. Ей было чуть за сорок, и её глаза, хоть и светились умом, были полны какой-то тихой вины. Она села напротив и, не дожидаясь вопросов, сказала: “Я испортила жизнь своему сыну”. В её голосе было не отчаяние – скорее приговор, который она сама себе вынесла. Она рассказала, что когда ему было двенадцать, она ушла из семьи, не выдержав брака, где не было любви, но было постоянное унижение. С тех пор прошло больше двадцати лет, сын вырос, стал успешным, говорил с ней, но где-то в глубине она несла это чувство: “Я виновата, что выбрала себя”. Мы говорили долго, и в какой-то момент я спросил: “А если бы ты осталась, ты смогла бы научить сына любить себя?” Она замолчала, и слёзы потекли по лицу. Потому что впервые за много лет она позволила себе подумать, что, может быть, не разрушила, а спасла – и его, и себя.
