Бухенвальд. Барак 23. Июнь 1944.
Дверь захлопнулась. Эмиль остался стоять, и его тело само по себе, без команды разума, начало мелко и беспрестанно дрожать. Это была не нервная дрожь, а вибрация полного истощения, словно мотор, работающий на последних каплях горючего.
Ильза не смотрела на него. Она смотрела в стену, ее руки лежали на коленях ладонями вверх – пустые, безжизненные.
– Они смотрят, – ее голос был плоским, как стук капель по железной крыше. – Всегда. Не заставляй их входить.
Эмиль кивнул. Это был не осознанный жест, а рефлекс. Его разум был пуст. Все его «я» – профессор, музыкант, человек – было сжато в одну точку, в одну простую, животную директиву: «Следующее действие причинит меньше боли».
Он не думал о достоинстве. Оно было мертво. Он не думал о морали. Ее стерли голод и страх. Он думал только о карцере. О бетонной яме, о ледяном полу, о призраках, которые съедали там людей заживо. Он думал о щипцах Вернета.
Его ноги сами понесли его к койке. Движения были механическими, как у заведенной куклы. Он не смотрел на Ильзу. Он видел лишь абстрактный объект, часть ритуала, который необходимо совершить, чтобы избешить немедленной и более страшной кары.
Он прикоснулся к ее плечу. Ее кожа была холодной. Его собственные пальцы онемели. Не было страсти, не было отвращения, не было стыда. Был только вакуум. Полная эмоциональная катастрофа.
Ильза отреагировала так же механически. Она издала короткий, отработанный звук. Это не был стон удовольствия или протеста. Это был сигнал. Сигнал для наблюдателя за дверью, что ритуал исполняется.
Эмиль закрыл глаза. Но внутри не было музыки. Не было «Страстей по Матфею». Был только белый шум. Звук ломающейся психики. Пункт пятый: звук распада. Тихий, высокочастотный звон в ушах, заглушающий все остальное.
Он выполнял действия. Движения были неуклюжими, лишенными всякого смысла, кроме одного: соответствовать ожиданиям палачей. Он стал инструментом в их руках, который они использовали, чтобы добить в нем последние остатки человеческого.
Снаружи послышался одобрительный хохот. Тень за окошком исчезла.
Ровно через десять минут дверь открылась.
– Время! Давай, выходи, 175-й!
Эмиль отстранился. Он не посмотрел на Ильзу. Она не посмотрела на него. Два сломленных механизма, выполнившие свою функцию. Он поправил полосатую робу, его руки все еще дрожали.
