Тьма, и дальше никуда

– Я знаю, что ты не мой сын.

Отрываю взгляд от тарелки и смотрю на мать. У нее черные волосы и размытые татуировки на худых руках. Лине уже под шестьдесят, ее неформальная молодость пришлась на перестройку и начало девяностых. Дочь партийного работника и учительницы, Лина дралась с ментами, тусовалась с панками, пила и кололась, падала на самое дно и выбиралась оттуда, но только лишь для того, чтобы вновь нырнуть в пучину анархии.

Однако все это осталось в далеком прошлом – сейчас мама сидит со мной на маленькой кухоньке двухкомнатной квартиры, а в метре от нас под столешницей гудит стиральная машинка.

– Тогда кто же я, мама? – осторожно спрашиваю я.

Мне тридцать лет. Я не похож на мать, у меня светлые волосы до плеч и бледная кожа. Глаза голубые на контрасте с материнскими черными.

– Я не знаю. Но ты – не Демьян.

В последнее время она говорит это все чаще. Все чаще Лина поглядывает на меня и вслух сомневается, настоящий я или нет.

– Мам, ну не говори ерунды.

– А я и не говорю. Я знаю, что ты – не он.

– Вот Ирке будет интересно это услышать. А уж Роме как. Ты-то ему, оказывается, не бабушка, – пытаюсь все свести к шутке.

Неформалка на пенсии качает головой.

– Иди уже домой, а то поздно будет по улицам ходить.

– Мам, сейчас двадцать пятый, а не девяносто пятый.

– Тогда иди домой, чтобы жена тебя не искала.

Я встаю и несу тарелку к раковине. Выбрасываю присохшую гречку – никогда ее не любил. Хочу помыть посуду, но Лина меня останавливает.

– Я сама, – в голосе ни намека на подозрение или недоверие. Словно фраза про то, что я ей не сын, являлась чем-то сродни «молоко подорожало».

Завязываю шнурки, накидываю джинсовку. Мать поправляет мои волосы.

– Скажи Роме, чтобы зашел, я с домашкой по математике помогу. Пропить можно все, включая молодость, но не золотую медаль гимназии при МГУ.

Я обнимаю мать на прощание и ухожу в ночь.

Мои шаги гулко отдаются по подъезду.

Летняя ночь полнится пряным воздухом, а ветер щекочет лицо, когда я выхожу на улицу. Распахиваю руки, будто пытаясь объять нечто невидимое, а затем позволяю темноте забрать мой человеческий облик.

Я иду искать кошмары.

Огни почти нигде не горят – спальный район затих. Спят дети и подростки, взрослые и старики. Засидевшиеся у компьютеров и безнадёжно сбившие режим пока не интересуют, к ним я приду утром, если захочу. У таких обычно сон беспокойный, и кошмары им снятся куда чаще, чем нормальным людям.