Кровь и чернобыль

Сон был не просто дурным – он был живым, плотным, словно ее завернули в мокрый, гнилой холст. Лилан металась в постели, сжавшись в комок, пытаясь вырваться из липких объятий кошмара.

За окном, в кромешной тьме, шевелился лес.

Не ветер качал верхушки сосен – нет. Шевелились сами деревья, старые и корявые, их ветви, словно костлявые пальцы, царапали по стеклу. Скрип был тихим, настойчивым, похожим на скрежет старых костей. И они шептали.

Сначала это был едва различимый шорох, сливающийся с шумом листвы. Но постепенно он нарастал, обретал форму, превращался в голоса – десятки, сотни беззвучных, проникающих прямиком в сознание голосов. Они перешептывались, спорили, плакали. А потом слились в один, ясный и неумолимый, прорезавший мрак:

«Ли-и-ла-ан…»

Она резко села на кровати, сердце колотилось где-то в горле, заставляя ее задыхаться. Простыни, сбитые в беспорядке, были влажными от пота. В комнате царила привычная тишина старого дома, пахнувшего пылью и деревом. Только за стеной, в гостиной, монотонно тикали ходики.

«Просто сон, – судорожно глотая воздух, прошептала она себе. – Снова просто сон».

Но что-то было не так. Ощущение было слишком реальным, слишком осязаемым. Отзвук того шепота все еще звенел в ушах. Она медленно, почти боязливо, повернула голову к окну.

Лес стоял смирно, чернея на фоне чуть светлеющего неба перед рассветом. Никакого движения, только неподвижные силуэты.

Лилан выдохнула, уже почти успокоившись, и провела рукой по лицу. Нужно было просто умыться, выпить воды и забыть.

И тут ее взгляд упал на само окно.

Стекло было в росе.

Но это была не обычная, прозрачная утренняя роса. Она была густой, маслянистой, цвета ржавчины и запекшейся крови. Она стекала по стеклу медленными, тягучими каплями, оставляя за собой длинные, багровые следы. В тусклом предрассветном свете эта жидкость отливала неестественным металлическим блеском.

Лилан замерла, не в силах оторвать глаз от зловещего узора. Холодный комок страха снова подкатил к горлу. Она не решалась подойти ближе, но ее ноги сами понесли ее к окну.

Она протянула дрожащую руку, но не посмела прикоснуться к стеклу. От него исходил легкий, едва уловимый запах – сладковатый и противный, как запах тления и старой меди.

Это была первая роса. И она знала, глубоко в окоченевшей от ужаса душе, что это только начало. Лес не просто звал ее по имени. Он теперь оставил ей свой знак.