АЛИСА
Боль бывает разной. Острая, режущая, когда ты узнаешь правду. Глухая, ноющая, когда ты остаешься одна в пустой квартире, и эхо его лжи отдается в каждом уголке. А еще боль может превратиться в лед. Она не жжет, не режет – она медленно заполняет тебя изнутри, вымораживая слезы, оставляя лишь одну цель. Месть.
Тогда ты становишься опасной. Потому что тебе больше нечего терять. Потому что твое сердце – это больше не уязвимая мышца, а кусок черного кремня, из которого можно высечь огонь, способный спалить дотла весь его безупречный, лживый мир.
Меня зовут Алиса Уайт. Мне восемнадцать, и я верю в любовь. Я верю в сказку для девочки из провинции, которая случайно встретила принца.
Я была так глупа.
Теперь мне двадцать четыре. И я – та самая боль, что превратилась в лед. И этот лед готов сокрушить все на своем пути. Особенно его.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ЗОЛОТАЯ КЛЕТКА
Воздух в выставочном зале на Манхэттене был густым, как сироп, и сладким от запаха дорогого парфюма и притворных комплиментов. Алиса Уайт стояла в углу своего скромного выставочного пространства, чувствуя себя затерявшимся космонавтом в чуждой ей галактике. Ее выпускной проект в Школе дизайна Парсонса – «Общественный центр «Оазис» для района Южный Бронкс» – с его картонными макетами и распечатанными на домашнем принтере эскизами, казался убогим пятном на фоне хромированных инсталляций и концептуальных видеоартов ее сокурсников.
Она ловила на себе взгляды – быстрые, оценивающие, равнодушные. Никто не задерживался надолго. Ее проект о реальной жизни, о свете и воздухе для тех, кому их не хватает, никого не интересовал. Здесь все было о форме, а не о содержании. Она уже готова была сдаться, свернуть свои плакаты и бежать обратно в свое дешевое общежитие, когда возле ее стенда остановился он.
Он возник бесшумно, как хищник. Логан Торн. Ей не нужно было видеть его фото в журналах – его аура говорила сама за себя. Идеально сидящий темно-серый костюм, часы на запястье, стоимость которых ее родители, вероятно, не заработали бы и за год. Но больше всего ее поразили его глаза. Холодные, пронзительные, цвета зимнего неба. Они скользнули по ее работам, не выражая никаких эмоций, и наконец уперлись в нее.
– Объясните, – сказал он. Его голос был низким, бархатным. В нем не было вопросительной интонации. Это был приказ.
