Был холодный, ноябрьский день. Моросил дождь, превращавший улицы в мокрые зеркала. По скользкой мостовой торопливо шагал худой паренек лет шестнадцати. Его тонкое осеннее пальто, явно не предназначенное для такой погоды, промокло насквозь и липло к плечам. Старые кроссовки, давно прохудившиеся, с каждым шагом хлюпали водой – громко, настолько, будто кричали о его бедности всей улице.
Мальчик брел на окраину города – туда, где они с матерью ютились в крохотной комнатенке общежития. Их жизнь была беспросветной, как ноябрьские сумерки. Мать сгибалась за станком на заводе штамповщицей, а в выходные и праздники – мыла горы ресторанной посуды. Туда ее зазывала сестра, спасая от голода:
– Приходи, когда банкеты – хоть объешься объедками.
Те редкие дни, когда мать мыла посуду, становились для них праздником.
Она пробиралась между поварами и официантами, пряча в складках фартука то, что другие считали объедками: на Новый год – толстую палку копченой колбасы, блестящую от жира, и банку икры с оторванной этикеткой.
К восьмому марта – ломтик лосося, пахнущий лимоном и укропом, и половину фирменного торта, будто кто-то свыше сжалился и оставил им ровно столько, чтобы вспомнить вкус счастья.
Они ели молча, медленно, растягивая эти моменты. На несколько дней в их комнате пахло богатством, а в желудке переставало сосать от голода.
Его звали Николай.
Обычный десятиклассник днем – по вечерам он становился одержимым музыкантом. В музыкальной школе его называли вундеркиндом фортепианного класса, но сам он мечтал о большем – стать не просто пианистом, а творцом. В тетрадях между задачками по алгебре теснились нотные знаки – это были его первые, еще робкие сочинения.
Их дом хранил чудо – потрепанный черный рояль. Мать выцарапала эту победу у судьбы: два месяца она ходила к старику на блошиный рынок как на исповедь, принося скудные суммы.
– Подождите еще неделю, – шептала она, разглядывая треснувший лак инструмента, будто видела в нем спасение сына. В последний день, когда не хватило трети цены, старик махнул рукой:
– Забирайте, видно, вам он нужнее.
Рояль фальшивил на верхних октавах, но для Николая это был самый совершенный инструмент в мире. Когда его пальцы касались клавиш, комната в общежитии превращалась в концертный зал.
Николай видел это.
