Запах сырой земли щекотал ноздри. Он лежал лицом в холодной грязи, острый камешек упирался в скулу, во рту ощущался пресный вкус железа. Открыв глаза, он увидел коричневую жижу, до которой вот-вот дотронутся его ресницы. Он приподнял голову, и липкая корка отлепилась от кожи с тихим чмоканьем. Упёршись голыми ладонями в вязкую жижу, он медленно поднялся на колени, в тишине сухо треснули суставы, будто чужие.
Перед ним стояли советские руины. Старые дома шли рядами, окна глядели на него не имея век и стёкол. Из одного торчала рваная штора, ветер то втягивал её внутрь, то выплёвывал обратно. Но это были не последствия войны, тут не было разрушения как такового. Здесь было просто пусто. Словно кто-то аккуратно вынул отсюда всё живое и оставил только камень и кирпич. Даже дверей в подъездах не было, проёмы зевали чёрными ртами, и холодный ветер облизывал их губы. На обнажённых стенах пятнами отсыревшей краски расползаются подобия карт. Воздух пахнет мокрой штукатуркой и старой пылью, но пыли как будто тоже нет. И тишина, как будто стоит за спиной, и ждёт, когда он сделает шаг.
Колено ныло, видимо, он ударился, когда падал. А когда он упал? И откуда бежал? В памяти зияла черная дыра. Он осмотрел себя. Молодой мужчина в тёмных штанах, в чёрной куртке с грязной, заляпанной нашивкой, на которой уже невозможно разобрать ни буквы. Он стряхнул с себя влажные комья грязи и сделал шаг. Потом второй. Так он и пошёл. Медленно, но все же пошёл.
Дома стояли вокруг мёртвым караулом. Он проходил мимо, стараясь не поднимать взгляд, но снова и снова заглядывал в чёрные оконные проёмы. Внутри не было ничего. Ни мебели, ни следов людей, словно из этих комнат вычерпали всю жизнь за один миг. Только сырость, пыль и пустота. Сердце билось неровно. Казалось, в любой миг из этих пустых окон вывалится что-то жуткое, липкое, зубастое, и он даже не успеет вскрикнуть. Он сжимал челюсти, то ли от холода, то ли от страха.
Шаг за шагом тело согревалось, суставы оживали, и он уже мог идти быстрее. Но страх никуда не делся. Будто за каждым окном, за каждой дверью, за каждым углом что-то терпеливо ждало, когда он потеряет бдительность.
Куда он шёл? Внутри всё твердило: «иди вперёд!» Но куда? В нос ударил запах сырости, густой, тяжёлый, как из подвала, но с солоноватым оттенком. Значит, где-то рядом вода. Море? Озеро? Вдруг в тишине раздался звон, звук бьющегося металла о металл, будто кто-то лениво бил железкой по трубе. Он насторожился и пошёл на звук. Пройдя мимо нескольких домов и выйдя на перекрёсток, он собрался свернуть, но краем глаза уловил нечто, что не принадлежало этому пустому городу. Нечто чужое. Он замер, медленно повернул голову. В конце улицы стояла женщина. Их разделяло не больше трёх домов, и он видел её слишком ясно. Лицо морщинистое, изрезанное глубокими складками. Волосы тёмные, с вкраплениями седины, собраны в хвост, но несколько тонких прядей висели у висков, подрагивая на ветру. Коричневая стёганная телогрейка висела на ней, как на вешалке, пуговиц на ней не было, поэтому одну сторону она держала рукой. Из-под юбки в мелкий цветочек торчали жилистые, слишком тонкие ноги, больше похожие на сухие прутья. И она улыбалась. Улыбка была неправильной, слишком широкой. Слишком широкой.
