Глава I. Наследство как проклятие: в тесной светёлке
Комната была низкая, окна занавешены сальными тряпками, и в углу – скрипучий сундук, в котором ещё недавно лежал хлебный запас покойного отца, да ныне лишь сухая корка сиротливо чернела. Воздух был тяжёл, густ от бедности и неумолимого холода.
Я сидел на табурете, обхватив голову руками, и не мог ни думать, ни чувствовать – всё было безразлично. Да и зачем? Когда сама жизнь, как насмешка, бросает человеку жалкое подаяние? Мои братья делили имущество: мельницу, старого осла – всё, что можно было хоть как-то обернуть в жизнь, в работу, в хлеб. Мне же достался кот.
Да, кот. Живое, но в то же время бесполезное существо, которое смотрело на меня зелёными глазами с какой-то, казалось, горькой усмешкой. В его взгляде было что-то обидное, как будто он понимал всю трагикомичность моей доли лучше меня самого. Я хотел прогнать его, хотел закричать, что не нуждаюсь в этом куске насмешливой плоти, но вместо этого лишь тихо шептал: «За что?»
И никто не ответил. Лишь ветхий сундук скрипнул, да кот переступил лапой, будто нарочно, с презрительной грацией, как истинный наследник. Тогда я ощутил: всё это – не случайность, но какое-то тяжёлое, неизбежное предопределение. И, может быть, кот – вовсе не кот, а сама судьба, явившаяся в обличье зверя, чтобы снова и снова мучить моё сердце.
Я встал, прошёлся по комнате, ступая по скрипучим половицам. Мои мысли кружились, как угарный дым. Уж лучше бы ничего не досталось, чем это жалкое, странное наследство. Братья смеялись: мол, будешь с котом разговаривать, как с женой. Их смех, унизительный и колкий, ещё звенел в ушах. Я чувствовал себя лишним человеком, ненужным и себе, и другим.
Кот тем временем не отходил. Он сидел неподвижно, словно сторож, и наблюдал. В этом взгляде было нечто нестерпимое: будто в нём таилась мысль, слишком человеческая, слишком разумная. Мне даже показалось, что он вот-вот заговорит. И я испугался этого.
– Что ж, – пробормотал я, обращаясь то ли к себе, то ли к нему, – будем жить вместе. Если это жизнь.
Кот прищурил глаза, и мне почудилось – он усмехнулся. Мне стало холодно, словно ветер с кладбища дохнул из щели.
Я лёг на жесткую лавку и долго ворочался. Сон не шёл. В голове звучали слова отца: «Каждому своё». Но какое «своё» предназначено мне? Жалкое существо, которому нечего есть и не к кому обратиться? Или всё же мне предназначено большее – но через страдание, через унижение, через кота?
